Долгий '68: Радикальный протест и его враги - [16]
Некоторые участники событий 68-го со временем все охотнее начинали идентифицировать себя в поколенческих терминах. Иногда их восприятие собственной жизни менялось под влиянием того, как их изображали другие. Определенная «аполитичность» того поколения — или, точнее, отсутствие у него очевидных связей с крайне левой политикой — поначалу отталкивала «людей 68-го», но позднее, напротив, стала казаться им чем-то вполне приемлемым. Даже те, кто отошел от политических убеждений молодости, по-прежнему ассоциировали себя с обобщающим образом своего поколения. Например, Даниэль Кон-Бендит с каждым годом делал все больший акцент на том, что он принадлежит к «поколению 68-го». И это объяснимо, поскольку ему нужно было подчеркнуть свою последовательность в тот период, когда, совершив политический кульбит, он вдруг включился в электоральную политику. В Германии, где после 1968 года радикализм распался на множество течений, к понятию поколения обращались ради хотя бы внешнего восстановления единства и взаимоуважения в левой среде. Так, Клаус Хартунг, бывший студенческий активист, начал говорить о «поколении 68-го» в 1978 году, когда пытался объединить часть левых сил>19.
Беби-бум и старшее поколение
Поколенческие трактовки 68-го тесно связаны с понятием послевоенного беби-бума. После 1945 года, когда мужчины вернулись домой с фронтов, показатели рождаемости резко подскочили как в Северной Америке, так и в большей части Западной Европы. В Германии и Италии, однако, дела обстояли иначе. В этих странах рождаемость росла раньше, в 1930-е, отчасти из-за того, что политика государства была направлена на ее повышение. В Германии нацизм и война сформировали особенно сложную модель поколенческого размежевания (см. главу 6).
Послевоенный беби-бум целесообразно рассматривать в свете тех событий, которые ему предшествовали. Страны, его пережившие, — а именно Великобритания, Франция и США — в 1930-е испытали заметное снижение рождаемости, вызванное экономической депрессией. Родившийся в 1936 году французский историк Жан-Мари Берсе отмечал, что у беби-бумеров была юность, «совершенно непохожая на юность нашего поколения». По свидетельству Берсе, он и его современники испытывали трепет перед старшими, по крайней мере отчасти вызванный тем, что взрослые в те времена заметно превосходили их числом>20. Появившихся на свет в 1930-е постоянно преследовали воспоминания о безработице и лишениях, которые омрачили их детство. Они ценили безопасность и с пониманием относились к рутинной регулярности — в отличие от тех, кто, будучи на несколько лет моложе, считал ее тяжким бременем. В 1950 году социологи, опрашивавшие группу британцев 1932 года рождения, с удивлением обнаружили, что многие из их восемнадцатилетних респондентов уже устроились на постоянную работу и собираются оставаться на своем месте всю жизнь>21. Разумеется, это не значит, что рожденные в 1930-е годы враждебно относились к 68-му: напротив, многие из них, в первую очередь молодые преподаватели университетов, сочувствовали протестам. Однако привычные роли здесь явно поменялись. Сорокалетние в 1968 году чаще были ведомыми, чем ведущими: смелость молодого поколения вызывала у них смесь ужаса и восхищения.
Но далеко не все молодые радикалы в 1960-е определяли себя через конфликт со старшим поколением. Наоборот, некоторые считали, что принадлежат к политической традиции, корни которой связывают их с прошлым. Серж Жюли родился в 1942 году, но свой активистский опыт отсчитывал с демонстраций, организованных коммунистами против конституции де Голля в 1958-м. Он посещал лицей Тюрго и считал своих педагогов пропагандистами подрывных идей, а не адептами политической ортодоксии. Сильное влияние, в частности, на него оказал Пьер Хальбвакс, который позже сыграл заметную роль в кампании по защите активистов, арестованных в ходе протестов 1968-го. Хальбваксу, родившемуся в 1916 году, было около сорока, когда Жюли учился у него. Стоит также отметить, что во время оккупации он вместе со своим отцом, историком Морисом Хальбваксом, родившимся в 1877 году, был депортирован коллаборационистскими властями. Причиной послужил их публичный протест против казни вишистами Виктора Баша, приходившегося тестем Морису и дедом Пьеру. И Баш, и Хальбваксы отстаивали радикализм, проистекавший из дрейфусарских кампаний конца XIX века.
Кинорежиссер Ромен Гупиль родился в 1951 году, но даже он не считал протесты 1960-х восстанием против конформизма 1950-х. Наоборот, Гупиль заявлял, что «невозможно понять 1968 год, если не принять во внимание предшествовавшую ему мобилизацию, которая подпитывалась антиколониальными настроениями». Свое собственное политическое пробуждение он относил к четырнадцати или пятнадцати годам. При этом Гупиль добавлял, что считал себя наследником более ранней традиции: «Я мыслил категориями 1870-го» (то есть года Парижской коммуны). Он отделял политический авангард, к которому принадлежал, от поколения беби-бумеров, воспитанного на «карманных деньгах, чартерных рейсах и рок-музыке» и «одержимого стремлением к сексуальному освобождению»
