Долгие ночи - [29]

Солдата наказывали беспощадно за малейшую провинность.

Не случайно пели по вечерам в казармах горькую песню:

Лучше в свет не родиться,

Чем в солдатах находиться.

Этой жизни хуже нет,

Изойди весь белый свет.

Я отечеству защита,

А спина всегда избита,

Я отечеству ограда,

В тычках, в пинках моя награда…

Через год солдатчины получил Васал известие о смерти матери.

Вслед за ней скончался и отец. Жизнь потеряла для него всякий смысл. Не было на свете ни одного уголка, где бы его ждали, где могли бы его приютить и обогреть. Не было ни единой души, ради которой хотелось бы ему жить. Он часто слушал солдат, рассказывавших о Чечне, о ее народе, который живет свободно и независимо. В душе он жаждал воли, а солдаты утверждали, что у чеченцев нет помещиков, что там каждый сам себе хозяин, что там в почете не богатство, а мужество и храбрость. Не одну ночь думал Василий. Как быть? Нелегкое это дело — расстаться с родиной. Допустим, волю он получит, но обретет ли покой?

Найдет ли вторую родину? Так и мучился, взвешивая все "за" и

"против", пока на помощь не пришел случай.

Однажды Василий возвращался с поста в крепость. У ворот, словно поджидая его, стоял поручик Косолапов.

— Следуй за мной, — приказал поручик.

Они отошли от крепости и углубились в рощу. Там, убедившись, что их никто не подслушивает, поручик шепотом заговорил:

— Знаю, Василий, ты человек верный и умеешь держать язык за зубами. Служба солдатская тебе опостылела, это я тоже успел заметить. Но задумывался ли ты, как можно избавиться от нее?

В первую минуту Василий был так ошарашен, что и вымолвить ничего не мог. Ведь поручик высказал вслух его самые потаенные мысли.

Косолапова перевели сюда из Петербурга. Среди солдат ходили слухи, что молодой поручик участвовал там в каких-то тайных обществах, направленных против царя и помещиков. В крепости он избегал общества офицеров, больше общался с солдатами, как-то старался облегчить их горькую службу. Солдаты уважали Косолапова, считали даже своим человеком. Но вечное недоверие к офицерам-дворянам как всегда взяло верх, и в голове Василия мелькнуло: "А уж не на пушку ли меня хочет взять господин поручик?"

— Подумай, Василий, — продолжал между тем Косолапов. -

Отслужишь свое. Четверть века — срок немалый. Вернешься, если чеченская пуля минует. Но куда, спрашивается? Назад, к тому же барину, тянуть все ту же лямку? Бежать там некуда будет.

А здесь, у чеченцев, артиллеристы в большом почете…

Теперь Василий не сомневался в искренности поручика. Но молчал, осторожничал. Торопливость в таком деле могла повредить.

— Понимаю, ты не веришь мне, — с грустью в голосе заключил поручик. — Дело твое. Что же до меня, то я решился. Завтра вечером ухожу. Если ты согласен — уходим вместе.

Следующей ночью они вместе бежали из Куринской крепости. На Качкалинском хребте беглецы наткнулись на чеченский разъезд, и начальник отряда, сотник Арзу, под конвоем двух горцев отправил их к наибу Соаду.

Один из конвоиров, молодой чеченец по имени Дакаш, пришелся по душе Василию. Между ними завязалась дружба. Понравился ему и Арзу. Василий попросил оставить его в отряде. Но Арзу решительно покачал головой — никак, мол, нельзя. Василий — артиллерист, а артиллеристами распоряжается сам Шамиль. И Шамиль строго-настрого предупредил, чтобы всех беглых и пленных русских артиллеристов направляли к старшему наибу Талгику. Арзу же может только просить разрешения у наиба, чтобы оставить Василия при себе. Но для этого необходимо либо лично явиться к наибу, либо написать ему. Чернилами и бумагой, к счастью, выручил Косолапов. По прибытии в Шали Дакаш явился к Талгику, который удовлетворил просьбу Арзу. Василия отправили обратно в отряд, а Косолапова Талгик оставил при себе.

Дорожки беглецов разошлись. Косолапов стал ближайшим нукером Талгика, а затем и начальником его артиллерии. И однажды с Косолаповым произошел следующий случай…

Чтобы остановить продвижение противника в глубь Чечни, Шамиль приказал Талгику укрепить и защитить окоп на Шалинской поляне.

В день штурма подоспела и помощь: чеченская конница под предводительством наибов Гойтемира, Батуко, Сайдуллы, Эски, а также аварская конница и пехота Хаджи-Мурата и Лабазана.

Васал, состоявший в прославленном конном отряде Арзу, оставленном на время в резерве, хорошо видел оба войска, расположившиеся друг против друга. Худощавый всадник в черной бурке на ослепительно белом коне скакал по фронту чеченских отрядов, отдавая последние приказы и распоряжения. Это был знаменитый Талгик. Глядя на развевающиеся полы его бурки, можно было подумать, что всадник не скачет, а летит по воздуху, словно огромная черная птица. За ним неотступно следовал статный горец, сжимавший в вытянутой руке черный значок, прозванный русскими "артиллерийским". Васал узнал в горце Косолапова, которому чеченцы, после его перехода на их сторону, дали новое имя — Жабраил. Рядом с Косолаповым-Жабраилом скакали двое сыновей Талгика. Грозный наиб осадил коня перед батареей, стоявшей на валу, проверил готовность орудий и, оставив на батарее Косолапова, поднялся на холм, чтобы оттуда руководить сражением.