Долгая навигация - [45]

И все.

Вынося мусор, Валька ушел на противоположную сторону ковша — и притих, засмотревшись.

Легкий и светлый, покачивал на волне узкое, длинное тело изящный и гордый кораблик. Обе высокие мачты, оснащенные стеньгами, площадками, короткими реями, роднили его с парусниками, ощущение усиливала тугая сетка вант, штагов и антенн. Тонкий нетерпеливый профиль говорил о дразняще легком ходе; заломленные мачты, изгибы корпуса выказывали привычку к волне и ветру. Повиснув на талях, светились лаком шлюпки. На светлой голубизне плоскостей, на белом холсте обвесов — алый блеск спасательных кругов, огоньки маркировки, изумрудная прорезь правого отличительного фонаря. В разбросе, смешении пятен была живописная точность — и завершали все красная змейка вымпела в небе и вольное, тонкой шерсти, бело-голубое с киноварью полотнище на корме, на косом флагштоке.

— …Шура, — сказал в штурманской рубке старпом, — что это твой любимец сорок минут как пришитый на травке сидит?

— Который?.. Работой своей любуется. Полезно.

— Не уснул бы, залюбовавшись.

— Мои не уснут.

И неправду сказал — так как в эту минуту мирно сопели, случайно уснув, в гидроакустическом посту Захар и Сеня, которого Захар по-хозяйски привел похвастаться станцией.

…Валька не понял еще, что произошло, но — именно так: он влюбился в корабль.

Кружилась слегка голова. Дух был на борту — сплошное веселье.

— Навигация, — сказал Дима. — Народ навигации круглый год рад: весной — что начинается, зимой — что кончилась.

Навигация!

Веселый месяц май катился через мачты. Блестела холодно и ярко зеленая трава. Бухала и тосковала на крейсерах «Славянка» — и отражалась от стен цехов.

Особенно были хороши вечера.

— На фла-аг!.. Смирно! Флаг — спустить!

Далекие горны пели зорю.

Вспыхивали на мачтах, на корме огоньки.

После поверки, когда два строя вдоль бортов — десятки людей в бледных, цвета неба и воды робах, белых бескозырках — рассыпались и уходили внутрь, по глянцу палуб «полста третьего» бродили, заглядывая в тетрадки и бормоча, матросы с нолем.

Натаскивали их все подряд. Блондин насмешливо гонял по устройству мостика и флагам, Коля Осокин — по натыканной всюду электрике, главный боцманенок Карл, крепенький и светлый, водил по палубе, сердито указывая пальцем: «Как называть?..» К Вальке Карл проникся расположением. Валька хотя и не жил в Риге от рождения, болтал по-латышски сносно, и ворчливый Карл отмякал: впервые за два года он мог поговорить с кем-то на своем языке, почитать кому-то письмо из дому. Вальке, единственному, он позволял спускаться в форпик, где на палубе были бидоны с краской, а на крепких полках — весла, шлюпочные паруса, чехлы, бухты каната, плотницкий инструмент. Сюда не было доступа даже Ивану и Шуре. Здесь можно было полежать на парусах, почитать под переноской книжку. «Карлсон, который живет в форпике…»

Главным преподавателем устройства был Иван. «Сегодня — борьба с водой. Коля, — безмятежно говорил он, — покажи им мотопомпу. Пусть в машину тащат». Проклиная все на свете, спускали по узкому трапу мотопомпу в машину. «Спустили? Теперь пусть наверх тащат, на ют». На юте мотопомпу заводили и несколько минут перекачивали мировой океан с правого борта на левый. Иван объяснял. «А теперь — на место. Ручной пожарный насос…» — «Иван! На хрена мы ее в машину таскали?» — «То есть? — с неподдельной искренностью изумлялся Иван. — Как же ты ее иначе запомнишь?»

По Ивану, корабль представлял собой совокупность емкостей. Примерно так оно и было — только в некоторых из емкостей размещались койки и дизеля. Насосы, сотни клапанов, котлы, цистерны, километры труб, вода и пар, соляр и масло, помпы и эжекторы — такое было у Ивана заведование: весь корабль. И Иван, свирепея, кричал: «Пробка номер семнадцать, шестьдесят седьмой шпангоут! Для приемки тяжелого топлива! Как можно не знать!» Снились пробки, компрессоры, сигнальные флаги, тралы… гром учебных тревог естественно вваливался в сон. Тревоги играли часто, к ним привыкли, как к приборкам. В первую тревогу в Базе Шура сказал: «Беги в торпедную! К Ивану».

— …Есть, товарищ матрос Новиков, — радушно сказал Иван. Сброшенные с коек в три часа ночи, и Иван, и Дымов имели вид свежий и доброе настроение. — Отныне, товарищ Новиков, и до особого распоряжения, — Иван значительно затряс личной связкой ключей, — будете состоять по тревоге в аварийной партии.

— Моя специальность акустик, — несколько высокомерно, с пониманием уюта своего поста сказал Валька.

— Матрос твоя специальность! — заревел Иван. — Стать в строй! Смирна! Товарищ мичман!..

Командовал аварийной партией боцман.

Боцмана молодые боялись, — не зная, куда кинуться и что немыслимое совершить, лишь бы не смотрел он угрюмым глазом. Ох и бегали у него в аварийной партии. «Пр-робоина в районе девятнадцатого шпангоута!» — и понеслись, расхватывая с аварийного щита кому что вменено… «Зайцем прыгать через комингс!» — корабельные двери таковы, что, коль ступил на комингс, как ни пригибайся — лбом в верхний срез… Обвалились с громом в кубрик, сбросили на палубу висевшие над койками деревянные брусья: два бруса уперли так, а третий эдак; «пробоина», очерченная мелом, уже задавлена — крути раздвижной упор!.. ну, выберет боцман угол! ни с чем туда не долезешь… Закрутили. Боцман дал ногой — и вылетело все. «Щенки… Газы!» В противогазе бегать можно, в химкомплекте — хуже. Литая, в два, три слоя резина обжимает всего, в единственную дырку торчат очки да хобот противогаза… «Бегом!» — бегом, конечно; трапы — вверх и вниз, отвесно… «Мотопомпу к форпику!» — с богом матерясь… «Бегом!!» Шланги разматывать бегом! мотопомпу на руках, по трапам — бегом!.. Куда Учебному! Глаза заливает пот — не стереть; вводная за вводной, пожары и пробоины, пробоины и пожары… Отбой.