Долгая навигация - [4]

Боцман валится сверху.

— Смирна!..

— Вольно!

— Вольно!

— Пошел ходов-вой!

На полубаке вцепились в ходовой конец, и шлюпочка, ласточка, — пошла.

— Уключины вставить, весла разобрать!.. весла!.. на воду! Раз!

Счет задан, и боцман молчит. Гребцы, сопя, выламывают весла. Боцман молчит, он оглядывается на корабль, где в «корзине» на мостике стоит Блондин и свернутым флажком указывает курс.

— …Весла по́ борту! — не дай бог «утопленника» зашибить, и Доктор, которому полдня объясняли задачу, довольно ловко для первого раза выдергивает круг из воды. Боцман разворачивает флаг и вставляет флагшток в гнездо.

Время!

На мостике старпом выключает секундомер и отрывается от бинокля.

Гребцы выдохлись. Мыслимо ли — с декабря не гребли.

Счастливый Доктор вертит головой, прижимая к груди мокрый круг. До пупа промокнет — догадается положить.

«Две восемнадцать», — сообщают флажками с корабля. Обидно. До прошлогоднего рекорда почти сорок секунд. На спуске шлюпки завозились. Гребли плохо. Волна… Надо тренироваться.

— Весла! — говорит боцман. Подбирают остальные круги. Доктор вымок до ушей. Холодно. Июнь, солнце, но ближний берег не Африка, а совсем другое место.

Возможно, с корабля просигналят «Шлюпке к борту», подымут, милую, на борт и проиграют «человека за бортом» еще разиков пять, а возможно, дневной план уже выполнен и Блондин беззаботно отмашет флажками: «Старшине шлюпки. Шлюпке следовать в базу. Курс двести семь. Командир». На фалах выбросят пестрое «Счастливого плавания», потом — то же по международному своду: старпом проверяет молодого Мишку Синькова.

Тогда все выжидательно посмотрят на боцмана: он был на мостике и знает, сколько до бухты.

— Восемь миль, — буркнет боцман. И в шлюпке вздохнут.

Мичман Леонид Юрьевич Раевский двадцатый год мичман, а всего оттянул на действительной тридцать лет; пройдя войну, службу на всех флотах и кораблях всех классов, он умеет разбираться во многих вещах и первым делом — в нехитром и противоречивом матросском механизме. И сейчас, отвалившись на заспинную доску (другой в мягком кресле так вкусно не устроится), он может совершенно точно сказать, что́ у его орлов на сердце и под печенкой.

Они раззадорены первым в эту навигацию шлюпочным учением и досадуют на себя, что не выступили в полном блеске, — но, с другой стороны, они помнят о разумной постепенности и раздумывают о том, что восемь миль для начала — многовато. И прежде чем браться за весла, им нужно каким-либо образом примирить себя с необходимостью грести эти самые восемь миль. Иначе выйдет не гребля, а чистой воды мучение. Знает боцман, что первым вздохнет Кроха Дымов:

— Ладно! В прошлую вон навигацию по тридцать миль лопатили. (Положим, в прошлое лето по тридцать миль не гребли, от силы — по двадцать, но это сейчас неважно.) — Кроха скажет, грубо и низко: — И ничего!

И добавит небрежно:

— Разве что первое место на гонках взяли…

Боцман даст им перекурить, а потом: «Весла!..» — и потянутся мерные всхлипы волны под бортами, беглые иглы солнца в бездонной темной воде. Сперва снимут береты и спасательные жилеты. Потом голландки — просторные, синие рубахи. Потом полосатые майки и прогары — грубые рабочие башмаки. В тишине будет хлюп воды, стук уключин, тяжелое размеренное дыхание шести потных мужиков; изредка — голос боцмана: «На весло смотри! На ло-пасть!..» Увяжется за шлюпкой чайка, но сообразит, что за этой посудиной харча в воде не будет, и с противным младенческим воплем метнется вбок. Доктора боцман за весло не посадит: подождет, пока попросится сам. Не приведи господь Доктору до самой бухты просидеть пассажиром: потеряет уважение семи человек и пойдет ему служба много труднее. За два с лишним часа хода они наладят дыхание, подрумянят на солнце и ветерке сахарные плечи и прослушают пару занимательных баек из истории шлюпочного спорта в послевоенные годы. Восемь миль окажутся пустяком в сравнении с комплексными (под парусом и на веслах) гонками на первенство Второго Балтийского флота: команда, в которой был старший матрос Раевский, при полном безветрии все сорок миль оттянула на веслах. Взяв финиш, упали под банки и встать не могли. На борт эсминца гребцов поднимали стрелой… Шлюпку лихо вгонят в щель между бортами, с дружным криком, рывками вздернут на ростры, и первые восемь миль отложатся в плечах истомой.

Они любили шлюпку.

Шестивесельный ял не сравнить с академическими гребными судами — символами стремительности, игрушками на зеркальной воде. Длинный и в меру узкий, собранный из дорогих пород дерева, он соединял в себе прочность и легкость. Он легко всходил на волну, подминая ее крутыми бортами, точно лежал на курсе, был верен и тверд под парусом. Он обладал классически правильными обводами, обладал красотой и достоинством и радовал сердце свечением лака и чистой отделкой снасти.

Они любили шлюпку, умели хорошо грести и хорошо работать на шлюпке — с минами и торпедами, на свежей волне. Любили — и даже привыкли — выигрывать гонки. Шлюпочные гонки устраивали в бухте часто, это здесь уважали, но заветным, святым делом были гонки на День Флота.

3

Иван перестал смеяться.