Долг - [34]

Мы бежим третий круг. Или четвертый – я не считал, задумался. Приклад автомата мерно шлепает меня справа пониже спины. Хорошая привычка отвлекаться пришла ко мне не сразу, но сама собой, и стало легче. Бежишь ли кросс, стоишь ли на посту, сидишь в ленкомнате или роешь окопы, самое важное – не зацикливаться на процессе. Иначе он, процесс, будет бесконечным и мучительным. Надо вспомнить что-нибудь, зацепиться взглядом, и в голове начнут крутиться всякие картинки, и ты уже там, по ту сторону, и время летит незаметней.

Под фонарем возле казармы уже трое. Длинный и маленький стоят навытяжку, а перед ними, уперев руки в боки, шевелит головой батальонный майор. Наш топот плотен и силен, но комбатовский фальцет перекрывает и его:

– Рота, стой!

Обычно с бега принято солдат перевести поначалу на шаг и лишь потом давать команду «стой» для исполнения в два счета, как того требуют наставления по строевой подготовке. А тут вся рота будто спотыкается, мы налетаем друг на друга, строй ломается, кто-то с характерным бряком роняет автомат. Я вижу, как майор наклоняется к ротному, потом делает шаг назад и машет ладонью, словно мух от лица отгоняет. Ротный совершает уставной поворот направо и уходит в темноту. Хорошо слышно, как меняется звук его шагов, когда с асфальта кольцевой дорожки он ступает на булыжник плаца.

– Старшина, командуйте, – брезгливо говорит майор.

– Ро-о-та!.. – во всю мощь запевает Пуцан.

– Перестаньте орать! – рявкает майор. И сквозь зубы невнятно ругается.

Второй час ночи, еще можно выспаться к подъему. Завтра наша рота после обеда заступает в караул, а там особо не поспишь, только урывками. Я мог бы сачкануть, но злюсь на ротного, вот и решил: пойду со всеми. Буду в караулке дуться в преферанс – отличная картежная игра, меня научили недавно. Еще один армейский плюс на дембель. Хороший багаж набирается: Лехины уроки на гитаре, основы карате, теперь вот «пулечка», и вообще здоровый стал, как лошадь, – вес сбавил, а силы набрал. В госпитале зажирел слегка, но за два месяца в полку жирок согнал, на брюхе снова мышцы обозначились. Ротный, кстати, хоть и ростом мал, но сложен обалденно. Когда на него стих находит, раздевается до пояса и крутится на брусьях перед ротой. Зол я на ротного, и жалко его. Мне до дембеля два месяца осталось, а ему?

Меня легонько трясут за плечо.

– Будь человеком, – шепчет Колесников, – сбегай за картошкой.

– Вали отсюда.

– У Ары выпить есть.

– Точно есть?

Каптерщик молчит, но слышно, как он садится на койке и начинает обуваться. Значит, есть. Честно говоря, ни жрать, ни выпивать мне не хочется. Но гадский дружище Спивак всем разболтал про госпитальную картошку и отмычку, и теперь ротные старики по ночам меня частенько просят сходить на полковую кухню.

– А сало есть?

– Конечно, есть, – отвечает мне Ара.

– Вот под сало и выпьете.

– Сходи, Сережа, – говорит Николенко и махом вылетает с койки. Он у нас гимнаст не хуже ротного. – Не спится что-то. Хочешь, я с тобой схожу.

– Валька сходит.

– Нет проблем! – Колесников вкусно крякает и потирает руки.

Смеюсь над ним и понимаю, что уже хочу и водки, и картошки с немецким салом, и разговоров в Ариной каптерке, где пахнет военным сукном и хозяйственным мылом, и этих морд родных, обрыдлых, вокруг электроплитки.

– Пуцан давно ушел? – спрашиваю дневального.

– Минут пятнадцать.

– Блин, опасно.

– Херня, – бормочет Валька. – Мы по краешку.

За ночной картошкой я с Валькой ходить не люблю, уж очень он рисковый, все ему по херу. Однако ни разу ни в чем не попался и даже губы не попробовал. Коль есть у человека фарт, все ему сходит с рук. Фарт есть и у меня, я это знаю, но другой. Мой фарт построен на расчете и нюхе на опасность. А этот прет, как танк безбашенный, и ровным счетом ничего. Однажды Бивень обходил подвалы в воскресенье и через запертую дверь каптерки учуял запах жареного. Стучит, командует открыть. Ара затаился, а Колесников кричит: «Кто там еще, твою мать?» – «Это я, сынок, твой командир, полковник Бивень!» – «Какой еще, в задницу, Бивень? Как картошку чистить, так никого, а как жрать, так все Бивни... Пошел отсюда!» Полковнику от таких слов стало плохо, офицеры его под руки из подвала несли, потом ломали каптерочную дверь... И вот сидит наш толстый Бивень на скамейке у ротного подъезда, под гимнастеркой сердце трет ладонью, а перед ним Колесников, морда кирпичом. «Сынок, – вздыхает Бивень, – как ты мог послать отца родного?» В итоге Ару посадили на губу и чуть не выгнали с каптерщиков, а Вальке и наряда не впаяли. На вечернем построении, однако, Бивень его вызвал, поставил перед строем и долго пел насчет отца родного и дурных сынков, после чего впендюрил выговор несчастному корейцу. Специально ради этого на построение явился. Нет, не видать ему четвертой заветной звезды.

Крадемся с Валькой за кустами вдоль казармы, уходим дальше, к физгородку, чтобы к столовой подобраться с темной стороны. В замке подвальной двери есть «секретка», вкладыш такой небольшой, но все «секретки» в полку одинаковые, а ключ от собственной «секретки» у меня в кармане. С отмычкой вожусь чуть подольше. Спускаемся в подвал, там еще два замка, и все разные, но система одна. Перебирая армейские навыки, я про этот и вспомнить забыл. Приплюсуем.