Долбящий клавиши - [37]

Чтобы содействовать моему новому увлечению, отец после работы ездил со мной в аэропорт Берлин-Шёнефельд – смотреть на взлеты и посадки самолетов. К сожалению, в ГДР не было развито воздушное сообщение. Но те немногие самолеты, которые нам удавалось увидеть, производили адский шум. Отец принес мне из производственной библиотеки громадное количество книг о полетах. К моему огорчению, в большинстве из них, опять же, было написано, что летчик должен быть хорошим спортсменом. Осознав это, я с тяжелым сердцем начал рассматривать что-то другое.

Один хороший друг моего отца был промышленным художником-конструктором и разрабатывал новые автомобили, которые, к сожалению, никогда так и не были созданы. А еще он работал над мопедом Simson S50. Мопеды были очень популярны среди молодежи ГДР. Для меня вопрос езды на мопеде не стоял, потому что я был боязлив и неуклюж, но я восхищался мопедами Simson, которые были у друзей.

В мастерской этого конструктора было множество потрясающих вещей. Например, щитки приборов или книжки с образцами цвета окрашивания. В мастерской было невероятно интересно. И поэтому я захотел стать художником-конструктором. Огромное преимущество этой профессии состояло в том, что было неважно, насколько хорош или плох я был в спорте. Чтобы овладеть этой профессией, надо было идти в Высшее художественное училище. Поэтому я зарегистрировался там, чтобы пройти испытание на профессиональную пригодность.

Там я оказался среди детей художников, которые знали друг друга, и на экзамене рисовал сидящую бабушку. До этого я никогда серьезно не занимался рисованием. Я был поражен, что меня признали пригодным и приняли, правда, не в первую группу, а все-таки во вторую. Теперь мне требовался только экзамен на аттестат зрелости. Тогда было принято, чтобы те, кто планирует получать высшее образование, три года отслужили в NVA[23] в качестве младшего офицера. После бесконечных дебатов у моего брата получилось служить знамени, как это называла молодежь, только полтора года; несмотря на это, он получил место в вузе. Но там ему пришлось изучать технологические процессы строительных материалов, хотя он хотел стать ландшафтным дизайнером.

Даже полтора года в армии для брата оказались тяжелыми. Истории, которые он рассказывал, были ужасными. Для меня это звучало так, будто речь шла о лагере пыток. Старшие солдаты издевались над младшими, и разнообразие истязаний казалось неисчерпаемым. Поэтому во время бесед с военным командованием округа я очень осторожно намекал на то, что хочу пойти в армию только на полтора года. Офицеры достаточно удачно взяли меня в клещи, но я не поддавался. Они предложили мне пойти в караульный полк имени Феликса Дзержинского и получить там диплом профессионального музыканта. Так у меня была бы возможность даже спать дома! Однако это заняло бы пять лет. Я не купился на это, потому что очень боялся армии.

Впрочем, скоро я объявил, что вообще не пойду в армию. Слухи об этом дошли до директора школы, и это стало поводом не допускать меня до выпускного экзамена. В то время два-четыре ученика из одного класса двенадцатилетней средней школы могли получить аттестат зрелости, если они брали на себя обязательство по крайней мере три года отслужить в армии. Если они брали на себя обязательство стать кадровыми офицерами, то их средняя успеваемость в школе не играла особой роли, и тогда там оказывались такие, кто с трудом мог читать и писать, но, несмотря на это, получили аттестат зрелости.

Но ведь было и огромное количество хитростей, чтобы тебя признали непригодным для службы в армии. Для этого акцентировали внимание на ночном недержании мочи или при медицинском осмотре запихивали внутрь себя кусок сливочного масла, в результате чего уровень сахара в крови или давление стремительно росли. Но на что-то подобное я не решился. Я даже не осмеливался сказать, что не хочу в армию, потому что испытывал элементарный страх перед издевательствами там. Обученные специальным образом офицеры играли на том, что моя совесть нечиста. Они говорили, что это очень прискорбно, что я не хочу ничего делать для своей страны, в то время как она сделала для меня так много. Конечно, я с удовольствием бы сделал что-то для ГДР, чтобы вернуть ей долг, но идти для этого в армию я совершенно не хотел. Поэтому, чтобы не быть призванным, мне было необходимо получить медицинскую справку.

Некоторые врачи из числа друзей моих родителей с пониманием относились к моему положению и могли помочь, но это всегда была лишь отсрочка. Казалось, что в ГДР не было непригодных для военной службы. Я слышал истории об одноногих военнослужащих или страдавших от порока сердца, которых, несмотря на это, призывали. На протяжении нескольких лет это повторялось каждый год во время очередного призыва. Иногда мне приходилось скрываться, чтобы меня не смогли забрать представители военной полиции. Также я не указывал на двери квартиры и на почтовом ящике свою фамилию, чтобы почта не доходила до меня. Я не ждал ни от кого писем.

В 1989 году я в последний раз был вызван командованием военного округа и там сказал, что полностью отказываюсь от службы в армии. Вслед за этим я отправил им письмо, в котором сообщалось, что я страдаю ночным недержанием мочи, вдобавок являюсь гомосексуалистом, весь покрыт татуировками, сидел в тюрьме, к тому же имею не последнее отношение к происходящим в стране политическим переменам. Больше я ничего о них не слышал.