Доктора флота - [6]

Отсюда, с третьего этажа Солдатского корпуса, была хорошо видна Выборгская сторона. Солнце еще полностью не зашло. Оно низко висело над горизонтом, лучи его шли параллельно земле, и легкие облака на небе словно присыпала золотая пыль.

— Красиво, — задумчиво сказал Алексей, глядя в окно. — Одно слово — Ленинград.

— Старый дом. Видать не одну сотню лет стоит, — проговорил Васятка, с удивлением рассматривая толстые, как в крепости, стены. — Интересно, что здесь раньше было?

— Могу рассказать, — охотно отозвался Миша Зайцев. — Будете слушать?

— Бреши, все равно делать нечего, — великодушно разрешил Пашка Щекин.

— У моего отца был пациент — знаменитый шахматист Ильин-Женевский. Он был комиссаром этого Гренадерского полка, в семнадцатом году перешедшего на сторону революции. Кажется, он даже собирался написать его историю… — Миша умолк, посмотрел на ребят. Он был самолюбив и, если бы заметил, что ребятам неинтересно, немедленно перестал бы рассказывать. Но они внимательно слушали. — Полк этот был сформирован почти двести лет назад. Отличился в войне 1812 года с Наполеоном, потом участвовал в восстании декабристов. А сочинение позавчера мы писали в той комнате, где проходила седьмая апрельская конференция РСДРП, на которой выступал Ленин.

— Силен, малый, — восхищенно сказал Паша и внимательно посмотрел на Мишу. — Признайся, специально прочитал, чтобы нас удивить?

— Зачем? — обиженно произнес Миша. — История Петербурга наше с папой увлечение. Я, например, знаю, что раньше Гренадерские казармы назывались Петровскими, что строил их Луиджи Руска. Именно по его проекту были созданы эти портики, карнизы с модульонами, пилястры. Здесь долго жил Блок со своей матерью и отчимом — офицером Гренадерского полка Кублицким-Пиоттухом.

— Не голова, а Дом советов. Верно, пацаны? — Пашка посмотрел на сидящих рядом ребят, одобрительно похлопал Мишу по спине, потом не спеша вытащил из кармана старинные часы-луковицу, щелкнул крышкой. В последних лучах заходящего солнца ослепительно блеснуло золото. — Пошли, босяки, спать.

Пашка Косой — ученый муж

В конце тридцатых годов жители улиц, примыкавших к Балтийскому и Варшавскому вокзалам, возвратясь из поездок или с работы, часто находили свои дома обворованными. Грабители очищали квартиры зажиточных семей, где было чем поживиться. Но не брезговали и мелочами — развешенным во дворах стираным бельем, старой одеждой, вынесенной для проветривания, папиросными лотками. Жулики были неопасные, «мокрых» дел и вооруженных грабежей за ними не числилось. Правда, однажды сбросили с крыши кирпич на голову участковому, но все обошлось благополучно — кирпич пролетел мимо. Особенно буйствовали шайки на Лиговке, в Чубаровом переулке и на улице Шкапина. Дворничиха, баба Настя, уверяла, что в ее домах нет ни одной квартиры, где бы не побывали воры.

— Последняя я осталася, — рассказывала она. — Что было поценней, в ломбард отнесла. Кажный день жду, что нагрянут окаянные.

В глубине одного из дворов стоял скрытый от улицы четырехэтажным кирпичным домом скромный давно не крашенный флигелек, в котором помещалась какая-то железнодорожная контора. На чердаке этого флигеля и устроила свою «малину» одна из шаек.

Почти каждый вечер в «малине» появлялся Пашка Щекин.

— Ученый муж пришел, — радостно приветствовала его рыжая девица с выщипанными бровями по кличке Помидора, подруга Валентина — главаря шайки. — Тошно стало. Развей скуку, Косой, сыграй что-нибудь.

Пашка кивал, брал со стены гитару, пел:

В бананово-лимонном Сингапуре,

Когда под солнцем клонится банан,

Вы грезите весь день на желтой шкуре

Под дикий хохот обезьян.

У Пашки небольшой, но приятный тенор, хороший слух. И сам он ладненький такой мальчик, симпатяга. Хоть рисуй на рождественскую открытку. Почему Валентин назвал его Косым — никто не знает. И сам Пашка тоже. Назвал и назвал. У них в «малине» вся братва не под своими именами, а под кличками. «Ученым мужем» его зовут потому, что он один из всей компании заканчивает десятилетку.

Пашка способный. Учиться ему легко. Школу пропускает часто, уроки почти не готовит, но услышит учителя одним ухом или заглянет на перемене в учебник, и четверка, в крайнем случае тройка, обеспечена. Один раз — вот смеху было — Пашку послали на районную математическую олимпиаду. Там он решил все задачи, занял второе место и получил Почетную грамоту. Вся компания в «малине» ее рассматривала, хохотала, а потом на стену повесили. Рядом с «Бедуином на верблюде» — любимой картиной Валентина.

Мать Пашки работает на «Скороходе», пришивает на машине подошвы. Отца он помнит плохо. После гражданской войны указательный палец правой руки у отца не разгибался. Вот этим крючковатым пальцем он мыл сыну в бане уши. Было нестерпимо больно. Пашка визжал, как поросенок, рвался из отцовских рук. Но они крепко держали его, отец приговаривал: «Ты же мужик, Павел. Терпи». Однажды отец исчез. Исчез, словно сгинул. Ни разу после этого не появился, не написал письма, не прислал денег. Жили они с матерью трудно. Мать много работала, часто уходила в ночную смену. Целыми днями Пашка был один. Гонял с пацанами по улице металлический обруч, строил тачки, а потом возил на них дрова, подобранные на «Красном треугольнике» и железнодорожных путях. Иногда воровал с лотков, что плохо лежит. Дружил с долговязым Гришкой по прозвищу Пат и его братом Паташоном. Паташон подныривал под лоток, вытряхивал деньги из выдвижного ящика и передавал Пашке. Как-то раз на углу Обводного канала и улицы Розенштейна Пашку поймали и избили так, что целую неделю пришлось лежать в постели.