Доктор Великанов размышляет и действует - [9]

— Тогда, Арсений Васильевич, собираться надо не откладывая. Медикаменты, инструменты, принадлежности всякие — этим вы заведуете, а уж продукты, одежда и всякое хозяйство — моя забота.

Сказав Ульяне Ивановне, что он не хотел бы лучшего спутника и товарища, доктор Великанов, конечно, был вполне искренен: в ее хозяйственные способности он верил больше, чем в свои собственные. И был прав: можно было залюбоваться, глядя, как ловко и быстро начала расправляться Ульяна Ивановна с тюками, ящиками и чемоданами. Несомненно, это была вдохновенная, творческая работа, вмешиваться в которую доктору не следовало.

И, когда, покончив со сборами, Ульяна Ивановна задержалась на несколько минут, чтобы в последний раз полить цветы, доктор Великанов не стал протестовать. Был ли этот поступок необходим, сказать трудно, но он был прост, гуманен и прекрасен.

Потом Ульяна Ивановна очень просто сказала:

— Теперь, кажется, все!..

И заплакала.

Доктор Великанов выходил из больницы следом за Ульяной Ивановной. Он нарочно немного приотстал, так как у него чуть-чуть дрожали руки, а он ни за что на свете не хотел, чтобы это кто-нибудь заметил.

Сказать, что отъезд доктора Великанова и Ульяны Ивановны прошел совсем гладко, — нельзя. Виновником недоразумений и задержек явился гнедой больничный мерин Мазепа. Кто, когда и при каких обстоятельствах опозорил его такой кличкой, — неизвестно, но она была закреплена за мерином совершенно официально, значась в его лошадином паспорте. И нужно сказать, она в какой-то мере соответствовала его характеру и облику. Мазепа был стар, ехиден, ленив и, кроме того, большой лакомка.

Появление на конюшне доктора Великанова и Ульяны Ивановны не очень удивило Мазепу: он знал обоих. Но когда они намекнули, что желают воспользоваться его услугами, он запротестовал. Если бы рассерженная Ульяна Ивановна в конце концов не пустила в ход своего кулака, процедура надевания хомута и шлеи затянулась бы до вечера. Затем Мазепа очень долго не соглашался войти в оглобли, а уже совершенно запряженный — выдернул вожжи из рук доктора, наступил на них левой задней ногой, весьма недвусмысленно угрожая докторским очкам подкованным копытом правой ноги. Доктор с большим трудом сумел овладеть рычагами управления.

Наконец путники уселись на подводу. Напрасно Ульяна Ивановна уговаривала доктора отдать ей вожжи. Он был непреклонен.

— Это совсем не женское дело, — объяснил он, слегка хлестнул Мазепу и сказал: — Но!

Мазепа, успевший распознать полную неопытность доктора Великанова в вопросах конно-гужевого транспорта, насмешливо на него покосился, пренебрежительно махнул хвостом и остался недвижим. Положение создалось критическое: доктор прекрасно сознавал, что дальнейшее промедление может снизить его авторитет в глазах спутницы. Поэтому он что есть силы хлестнул Мазепу вожжами по упругому, лоснящемуся заду и, вспомнив одного знакомого кучера, пропойным басом сказал еще одно в высшей степени грозное «но».

Однако Мазепа выдержал характер, поставив доктора перед крайне трудно разрешимой задачей.

— Мазепа, она очень хитрая, Арсений Васильевич, без кнута ни за что не пойдет, — сказала Ульяна Ивановна смущенному главе экспедиции.

— Видите ли, Ульяна Ивановна, — объяснил доктор, — мне известно, что существует два способа дрессировки животных: метод понуждения и метод поощрения. Последний предпочтительнее, но у нас сейчас нет времени перевоспитать это упрямое однокопытное, поэтому нужен кнут.

Кнута под руками не оказалось, но на этот раз доктор Великанов нашелся удивительно быстро. Соскочив с телеги, он вошел в здание больницы и вернулся оттуда с весьма странным орудием педагогического воздействия, сооруженным из обломка половой щетки и красной клистирной трубки.

Привыкший к безнаказанности, Мазепа только фыркнул…

Но клистирная трубка взвилась, свистнула в воздухе, и прежде чем сам доктор сумел оценить силу нанесенного удара, Мазепа дрогнул и, заиграв мускулами широкого зада, рысью вынес воз на асфальт переулка. Короткое его ржание означало:

— Больше не буду!

Путешествие началось, и сейчас же внимание наших героев было привлечено необычной, многозначительной и грозной картиной.

Медлительно и тяжело двигались нагруженные людьми и вещами бесчисленные грузовики. Рядом с ними, цокая подковами по асфальту, шли лошади, увлекающие подводы, а ближе к тротуару скользила вереница грохочущих, звенящих и скрипящих ручных тележек самых разнообразных систем: высоких и низких, рессорных и безрессорных, на железном ходу и на деревянном. По тротуарам шли люди, взволнованные, усталые, удрученные. Многие, несмотря на зной, были, подобно Ульяне Ивановне, в зимней одежде. Женщины вели и несли детей. Опираясь на палки и посохи, шли сгорбленные старцы, которых раньше никто не видел на улице. Их выцветшие глаза с удивлением смотрели на мир, оказавшийся таким беспокойным и шумным.

Доктору и Ульяне Ивановне пришлось долго дожидаться, пока удалось включиться в непрерывную цепь движущихся подвод. Когда же они, наконец, стали звеном этой цепи, — они сразу утратили всякую волю. Путники не могли двигаться, если поток останавливался, и не могли остановиться, если он двигался.