Доктор Шерстихлоп - [4]

— А разве в военном госпитале можно отказываться?

— Отказаться можно где угодно.

— А ведь и не подумаешь, что вы были ранены. Теперь с вами все в порядке?

— Да, спасибо, — и он продолжил свои сетования. Симпатичный фиолетово-серый костюм, большие добротные ботинки и мягкий белый воротничок — все напоминало рассудительного сельского парня в выходной день, возможно, на свидании: работника или фермера, но в любом случае деревенщину. Однако всему этому сопутствовала навязчивая, больная идея времен войны, желание отомстить человеку, который никогда не причинил тебе зла и, вероятно, уже забыл о твоем существовании. — Он сильнее меня, — сердито сказал гость. — Он может бороться в одиночку, а я не могу. Самый большой мой недостаток — это то, что я совсем не могу бороться в одиночку. Я рассчитывал на вашу помощь, но вам легче предать меня, а ведь сперва вы сделали вид, будто со мной заодно, нехороший вы человек.

— Послушайте, вам пора уходить. Столь долгая беседа губительна для моего здоровья. Мне просто запрещено переутомляться. Я и так далеко вышел за границы дозволенного, к тому же я все равно не разделяю взгляды такого типа. Вы сами найдете выход или мне позвонить слуге?

В обивку дивана был вмонтирован электрический звонок.

— Я уйду. Думаете, не понимаю, что стал вам в тягость? Не волнуйтесь, вы меня больше не увидите. — И он напялил свой картуз и потопал к дверям. Обычная жизнь этого дома ворвалась в оружейную, когда он их распахнул: слуги и домочадцы разговаривали в коридорах и в передней. Это ошеломило его, он повернул назад, совершенно переменившись, и даже раньше, чем он успел что-то сказать, у Клесанта возникло ощущение невероятной катастрофы, надвигающейся на них обоих.

— А есть отсюда другой выход? — в тревоге спросил гость.

— Нет, конечно же нет. Уходите тем же путем, что пришли.

— Я не сказал вам, но, по правде говоря, я в беде.

— Как вы можете! Мне нельзя волноваться, от этого усиливается моя болезнь, — заныл тот.

— Я не могу встречаться с этими людьми, они кое-что знают о моих французских делах.

— О чем это вы?

— Я не могу вам рассказать.

В зловещем молчании стало слышно, как неистово стучит сердце Клесанта, и хотя дверь была теперь закрыта — все равно сквозь нее проникали голоса. Они приближались. Незнакомец ринулся к окну и попробовал вылезти наружу. Он метался туда-сюда, растеряв всю свою свежесть, и хныкал:

— Спрячьте меня!

— Некуда.

— Но здесь должен быть…

— Только потайной шкаф, — сказал Клесант не своим голосом.

— Никак не найду, — задыхался тот, бестолково молотя кулаками по панели. — Сделайте же это ради меня. Откройте. Они идут.

Клесант с трудом поднялся, проковылял через всю комнату к шкафу, отворил его, и гость нырнул и спрятался там, и вот как все это кончилось.

Да, так все и кончается, вот что получается из-за доброты к красивым незнакомцам и желания их потрогать. А ведь доктор Шерстихлоп, зная обо всех его слабостях, предупреждал и об этой. Он опять забрался на диван, и уже там боль пронзила его сердце и застучала в переносицу. Он заболевал.

Голоса стали ближе, и с коварством мученика он решил, что ему надо делать. Он должен выдать своего недавнего друга, сделать вид, будто это он загнал его в шкаф, как в ловушку, закричать: «Откройте, он там!»…

Голоса ворвались. Говорили о звуках какой-то скрипки. Как выяснилось, игру на скрипке было слышно в огромном доме уже полчаса, но никто не мог обнаружить, откуда доносится звук. Играли всякую музыку: веселую, печальную, полную страсти. Но ни одна тема не была доведена до конца. Всегда обрывалась на середине. Великолепный инструмент. И вместе с тем такой несносный… делающий слушателя еще печальнее, чем если бы не играли совсем. Зачем нужна (спросил кто-то) такая музыка? Уж лучше абсолютная тишина, чем бесцельно нарушать наш покой. Дискуссия оборвалась, были замечены его страдания, и знакомым рефреном послышалось: «Позвоните врачу, позовите сиделку»… Да, она подступала опять — его болезнь, обыкновенное функциональное расстройство: сердце повлияло на нервы, мышцы и мозг. Он стонал, орал, но любовь умерла последней; извиваясь в конвульсиях, он продолжал кричать: «Не подходите к потайному шкафу, там никого нет!»

И потому они подошли. И там действительно никого не оказалось. Как повелось со смерти его отца, внутри было пусто, опрятно, несколько склянок с лекарствами на верхней полке и несколько кислородных подушек на нижней.

3

Коллапс… Вновь заработала машина разрушения без дальнейших отсрочек, и через несколько часов стало ясно, что механизм жизни завести уже нереально. И раньше, когда он заболевал, всегда бывало так, причем с каждым разом все хуже и хуже. Беспокойство и боль брали свое, потому что они были превосходно организованы. Спальня и прихожая перед спальней, где дежурила сиделка, ванная комната и крохотная кухонька пульсировали, точно нерв, в закоулке огромного дома, а всюду продолжалась обычная жизнь и домочадцы устраивали свои дела так, чтобы не беспокоить его.

Бред… Сиделка подходила к нему поминутно, производя медицинские процедуры и делая записи до прихода врача. От этого ему не становилось лучше, лишь хуже, но болезнь, подобно здоровью, имеет свою гармонию, и по мере ее неторопливого наступления уже прозвучал посул: «Ты будешь жить — жить, чтобы стариться».