Доктор Серван - [28]

— Делай все, что я говорю; ты знаешь, что в мои лета нужно все предусмотреть. Я не утверждаю, что умру от этой болезни, но может случиться, что умру, а я хочу умереть как истинный христианин. Теперь ступай и поскорее возвращайся.

Ивариус вышел. Заметим, что он не был печален, как должен быть печален человек, переживающий из-за близкой смерти своего благодетеля. Быть может, он считал, что больной преувеличивает опасность своего положения, потому как невозможно поверить в такое равнодушие со стороны Ивариуса. Как бы то ни было, помощник надел свой широкий плащ и отправился исполнять поручения доктора. Серван погрузился в размышления и так ими увлекся, что не услышал, как спустя полчаса Ивариус вернулся. Слуга тихо приблизился к постели своего господина, думая, что тот спит, но, увидев, что глаза его открыты, сказал:

— Я выполнил все ваши поручения.

— Ты видел нотариуса?

— Он придет к вам в семь с половиной часов.

— Ты был у госпожи Лансгер?

— Да.

— Она придет?

— В девять часов.

— А священник?

— С одиннадцати часов до полуночи.

— Хорошо, теперь открой шкаф и вынь склянку под литерой «А».

— Вот она.

— Наполни маленькую склянку, которая стоит рядом, а большую с остатком жидкости выбрось.

Ивариус открыл окно, выбросил склянку, которая при этом разбилась, и опять закрыл окно.

— Дай мне эту склянку.

Доктор спрятал ее под подушкой и спросил:

— Который час?

— Шесть.

— Иди поужинай и потом приходи ко мне. Я должен тебе дать еще кое-какие поручения.

— Я могу исполнить их до ужина.

— Нет, все следует делать в положенное время — вот уже двадцать лет, как мы ужинаем всегда в один и тот же час. Ступай, но возвращайся поскорее.

Оставшись один, доктор снова предался размышлениям. Через четверть часа помощник вернулся.

— Ивариус, — сказал ему хозяин, подавая ключ, — открой верхний ящик этой шифоньерки. Там есть письма.

— Да.

— Подай их мне.

— Но здесь много пакетов.

— Дай самый толстый.

Ивариус выполнил просьбу доктора. Тот положил его под подушку рядом со склянкой.

— А другие письма? — поинтересовался помощник.

— Сожги их. Писавшие их умерли, и я, по совести, не могу отдать их наследникам.

— Не хотите ли вы еще что-нибудь приказать?

— Хочу. Сегодня вечером перед уходом госпожи Лансгер я попрошу пить; ты вольешь в стакан с водой десять капель из склянки под литерой «B» — она стоит рядом с той, которую ты взял первой, — и потом незаметно выбросишь ее в окно. После того как я умру, ты отдашь сыну прокурора бумаги, лежащие в моем бюро. На них написано: «Франциску». Ты понял?

— Да.

В эту минуту постучали в дверь.

— Отвори, это должно быть, нотариус.

— Что с вами, доктор? — воскликнул, входя, нотариус.

— Милый друг, я хочу составить завещание.

— Что за мысль!

— Мысль весьма естественная, ведь я уже стар, к тому же болен, потому и намерен составить завещание. Останься с нами, Ивариус; то, о чем мы станем говорить, ты можешь и даже должен слышать.

Нотариус сел по приглашению Сервана.

— Чтобы завещание было неоспоримо, лучше, если оно будет написано собственноручно; не так ли?

— Без сомнения.

— Итак, я напишу его сам, потрудитесь продиктовать мне принятую форму.

Нотариус продиктовал. Когда с завещанием было покончено, доктор прибавил:

— Может статься, что я не умру от этой болезни, но, тем не менее, это будет мое единственное завещание. Я его прочитаю, и вы оставите его у себя, мой любезный друг.

И доктор Серван прочитал вслух то, что написал. Он имел около двенадцати тысяч франков дохода, которые завещал Ивариусу с условием, чтобы тот выдавал внуку старой Жанны ежегодную пенсию в тысячу экю и по смерти оставил бы тому весь капитал, если умрет, не имея детей. Ивариус плакал от благодарности.

Завещание было запечатано, и нотариус унес его с собой. Все это заняло гораздо больше времени, чем нам потребовалось на описание происшедшего, и едва нотариус вышел, как опять постучали в дверь.

В комнату вошла высокая, худая и совершенно седая женщина, одетая в черное. При одном взгляде на ее большие черные глаза и отточенные черты лица становилось ясно, что в молодости она была чрезвычайно хороша собой. Это была госпожа Лансгер. Когда она вошла в комнату больного, тот попросил Ивариуса удалиться.

— Вы посылали за мной, мой любезный Серван, — сказала посетительница, сев у постели доктора. — Вы больны?

— Да.

— Я надеюсь, не опасно?

— В мои годы любая болезнь опасна. Я хотел видеть вас, потому что мне тяжело было бы умереть, не простившись с вами, любезная баронесса. Кроме того, у меня есть касающиеся вас бумаги, которые я хотел бы вам вручить.

— Неужели я единственная женщина, которой вы хотите вернуть подобные бумаги? — с улыбкой произнесла баронесса.

— Единственная. Вы знаете, что я всегда питал к вам слабость.

— Не будем об этом, доктор.

— Вот письма, расположенные в порядке очередности: первое из них датировано первым февраля 1780 года. Чудное было время!.. Последнее написано в июне того же года. Это недолго продолжалось, баронесса.

— Но мне кажется, любезный доктор, что тогда прекратилась лишь переписка.

— Это правда, но я и говорю только о письмах. Вот они, заберите их.

Баронесса открыла одно из писем.