И Генрих упал на колени перед постелью, взял девушку за руку и принялся покрывать ее поцелуями. Она едва заметно улыбнулась, ощутив прикосновение губ возлюбленного.
— Прости меня, мой бедный ангел, — шептал молодой человек, — прости меня, я так страдаю.
Девушка, несмотря на свои страдания, расслышала эти слова, и попробовала пошевелиться, но вслед за этим ее охватила такая слабость, что она едва могла повернуть голову. Черты ее лица вновь исказились: это усилие стоило ей огромных страданий.
— Скажи мне что-нибудь, бога ради, скажи! Узнаешь ли ты меня? — спрашивал молодой человек в порыве сильнейшего отчаяния. — О боже, не дай ей умереть, не простив меня!
И Генрих, опустив голову на грудь, разрыдался.
— Есть ли здесь другая комната? — спросил у него доктор Серван.
— Да.
— В таком случае потрудитесь в нее удалиться. Я опасаюсь, что ваше присутствие может остановить реакцию, на которую я рассчитываю. Девушка прикладывает огромные усилия, чтобы говорить с вами, это вредит ей. Удалитесь, и через минуту я приду к вам, потому что должен вам кое-что сказать.
Молодой человек, бледный и расстроенный, встал и, шатаясь, ушел в другую комнату, затворив за собой дверь. Упав в кресло, потому что он едва мог стоять на ногах, юноша проговорил:
— Бедняжка, она так меня любила!
Генрих снова дал волю слезам, закрывая лицо платком, как будто для того, чтобы заглушить рыдания, которые наполняли его грудь и вырывались из горла. Через некоторое время он несколько овладел собой и принялся мерить комнату большими шагами. Порой он подходил к двери и приоткрывал ее, чтобы слышать, что происходит в комнате умирающей.
Ничего не услышав, он с тоской в сердце затворял дверь и снова начинал нервно ходить по комнате, иногда останавливаясь перед какой-нибудь вещью, к которой прежде прикасалась бедная девушка. Это живо напоминало ему прошлую жизнь, такую счастливую до вчерашнего дня. Возлюбленная Генриха улыбалась ему с портрета, обрамленного золоченой рамой. Взгляд юноши остановился на этой картине, которая вскоре исчезла за пеленой слез, затмившей его взор.
— Боже мой, боже мой! — прошептал молодой человек, падая на колени перед портретом. — Не дай умереть этому прелестному созданию!
Несмотря на холод, лицо Генриха горело. Он открыл окно и с наслаждением вдохнул морозный воздух сумрачного утра. Это немного отрезвило его, и лихорадочное отчаяние, казалось, отступило. Необузданное горе сменилось глубокой задумчивостью, из которой юноша вышел только тогда, когда почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо. Он обернулся и увидел Сервана.
— Ну что? — спросил молодой человек, сердце бешено колотилось в его груди.
— Больная уснула, горничная присматривает за ней.
— Вы ее спасете?
— Я не могу ручаться.
— Но надежда есть?
— Я смогу сказать об этом с уверенностью завтра утром, если конвульсии не возобновятся. Хорошо, что меня еще не слишком поздно позвали.
— О, да благословит вас Господь за то, что вы так быстро пришли!
— Это моя обязанность, — важно ответил доктор. — И она как раз вынуждает меня спросить, известно ли вам, кто отравил эту девушку?
— Она сама это сделала… — проговорил Генрих.
— У нее было большое горе? — спросил доктор, присаживаясь на стул.
— Да.
— И кто же был его причиной?
— Я.
В этот миг молодого человека охватили болезненные воспоминания, и он откинул голову на спинку кресла, потому что слезы снова потекли у него из глаз.
— Но что же вы могли сделать такого, чтобы заставить эту милую девушку решиться на самоубийство, вы, которому, по-видимому, она так дорога?
— О, — со вздохом ответил Генрих, — мой поступок в одно и то же время очень прост и ужасен.
— Я вас слушаю, — проговорил доктор.
— Но как мне рассказать вам об этом! — воскликнул юноша, стараясь сдержать рыдания, которые, казалось, каждую минуту были готовы вырваться наружу. — Я познакомился с Магдалиной, когда закончил университет. Эта девушка была простой работницей, но она отличалась такой кротостью и красотой, что я в нее страстно влюбился.
Мое семейство было богато, и я не сомневался в том, что сделаю Магдалину счастливой. Она доверилась мне и не избегала моей любви. Она отдалась мне без всякого сопротивления, как и всякое благородное сердце отдается мужчине, которого оно выбрало и которому верит. Магдалина лишь сказала мне, что умрет в тот день, когда я покину ее. Я долго уговаривал ее оставить тот дом, где она работала. Магдалина, наконец, согласилась, и я снял для нее этот маленький домик, который очень просто меблировал, потому что бедная девушка не знала роскоши. К тому же богатая обстановка наверняка оскорбила бы ее, потому что она могла бы счесть это платой за свою любовь. Магдалина была сиротой и не имела других родственников, кроме старой тетки, которая, узнав о проступке своей племянницы, не желала ее больше видеть и умерла, так и не простившись с ней.
Итак, я один остался у Магдалины. Веря в мою искреннюю любовь, мою неизменную привязанность, она никогда не напоминала мне о своей жертве. О будущем Магдалина всегда говорила с уверенностью, ни на минуту не сомневаясь, что мы будем вместе. Каждый день я приходил в этот дом и до такой степени свыкся с блаженством, которое познал здесь, что даже перестал считать его блаженством. Мне казалось, что такая жизнь должна продолжаться вечно. Я не видел возможности перемен, потому что в одно и то же время я находил в Магдалине страстную любовницу и нежного друга.
