Доктор Серван - [11]

Обстановка комнат, в которых ее накануне устроили, и вещи, которых она прежде не замечала, наконец-то привлекли ее внимание, потому что теперь все это существовало не для нее одной, но и для ее дочери Терезы. Вернувшись к жизни, Тереза будет счастлива, ведь она так привыкла к нищете, что в минуту пробуждения все эти предметы покажутся ей очаровательными, даже сказочными. Жанна становилась вдвое счастливее при мысли о радости, которую испытает ее дочь. Когда женщина вернулась домой, ее внук, окруженный игрушками, уже спал. Она взяла его на руки и так крепко обняла, что тот, вскрикнув, проснулся. Узнав бабушку, он улыбнулся ей этой чистой и ясной улыбкой ангелов, которую дети, вырастая, теряют.

— Мы ее еще увидим, — сказала ему Жанна.

Ей очень хотелось сообщить кому-нибудь о своем счастье, пусть даже и существу, не способному пока ее понять. Когда человек испытывает большую радость или переживает большое горе, ему кажется, что каждый чувствует то же, и, обращаясь к первому встречному, он надеется найти в нем друга, который будет соболезновать его горю или разделит с ним радость. Прежде чем ребенок успел что-либо ответить Жанне, она снова взяла его на руки и начала покрывать поцелуями. С этого дня женщина совершенно изменилась как внешне, так и внутренне.

Последний удар, нанесенный рассудку матери смертью дочери, оказался так силен, что только средство, изобретенное доктором, могло его успокоить. В том положении, в котором пребывала Жанна, спокойствие представлялось вещью невозможной, если только оно не было совершенной апатией, предшествующей смерти. Лихорадка бедной женщины, вызванная бессонными ночами и страшным потрясением, приняла другое направление: отчаяние обернулось безумной радостью, беспредельной надеждой. Ее возбуждение было так сильно, что любой пустяк мог обратить в безумие эту навязчивую мысль о воскресении Терезы, освещавшую и подкреплявшую жизнь Жанны. Кроме того, в ее жизни вместе с надеждой так неожиданно появились материальные блага, что не верить в чудо было бы, по мнению женщины, безбожием и неблагодарностью. Внимание, которое уделял ей доктор, деньги, что он ей давал, комнаты, наполненные свежим воздухом, которые он для нее снял, внушали ей доверие.

Из своего прежнего жилища Жанна забрала скудную мебель и хорошенько вычистила ее. Из комнаты, в которой временно поселился мальчик, женщина устроила будущую спальню для Терезы. Умилительно было наблюдать за тем, с какой заботливостью бедная мать убирала комнату, где, как она надеялась, будет жить ее дочь! Постель была покрыта чистой простыней, на окнах — белые гардины, деревянное изображение Спасителя, присутствовавшее при смерти молодой девушки, также ожидало ее появления.

В этой комнате все было готово, чтобы принять Терезу, когда она вернется. Новые платья и уборы, хотя и очень простые, но до сих пор незнакомые девушке, ожидали ее пробуждения и должны были сделать ее вторую жизнь несравненно счастливее первой. Мать ничуть не сомневалась в обещанном пробуждении дочери: она даже перестала носить траур, хотя до этого пять лет не расставалась с черными одеждами. Каждый день она ходила на кладбище, но с улыбкой радости на устах, а не с печалью и унынием в сердце, как на следующий день после смерти Терезы. Жанна бросала цветы на могилу своей девочки и говорила с ней о будущем так, словно та могла ее слышать. Все это еще не было безумием, но являлось его предвестником.

Понятно, что горькая печаль бедной женщины не могла так быстро смениться восторженной радостью, не удивив всех до единого жителей города С. Когда они приносили свои соболезнования Жанне, она отвечала им, что ее дочь вернется к ней. Сначала все решили, что это великое горе повредило рассудок женщины, но имя доктора Сервана, так тесно связанное с этой историей, его обещание воскресить Терезу и, наконец, известная всем ученость старика заставили весь город с нетерпением ждать назначенного срока. Тереза стала предметом всеобщих толков, а доктор, проводивший теперь все время дома и отправлявший к своим больным Ивариуса, прослыл существом необычайным. Одни считали его посланником Божьим, другие — шарлатаном, третьи — безумцем, а четвертые — исчадием дьявола. По вечерам вокруг дома доктора начали собираться толпы народа, и малейший жест Ивариуса, ставшего в это время еще более значительным лицом, истолковывался на тысячу ладов. Однако Серван порой все же покидал свое жилище, чтобы проведать каких-нибудь трудных больных или совершить покупки, которые он один только мог сделать. В эти редкие моменты его встречали горожане, и им казалось, что он уже нисколько не походил на прежнего доброго старичка.

По его домашнему костюму люди заключали, что он, отрываясь от усиленных занятий, не хотел терять времени на туалет и выходил из дому так, как был, не заботясь о том, что скажут его знакомые. Дело, которым он занимался и о котором судачили теперь во всем городе, как ему казалось, извиняло его небрежный вид. Человек, идущий затем, чтобы заказать какое-нибудь лекарство, купить нужные инструменты или навестить умирающего, думал он, не обязан одеваться с таким же лоском, как человек, который идет заводить какие-нибудь праздные интрижки. Раньше доктор всегда отличался изысканностью своего гардероба, так что все эти изменения не могли не обратить на себя внимания.