Доктор Лерн, полубог - [40]

Если бы дядюшка был прозорливым дипломатом, то, конечно, не медлил бы с разоблачениями.

Может быть, он к этому и стремится? Но как заставить его поторопиться?..

Я думаю, надо ему намекнуть, что его секреты не испугают меня, даже в том случае, если они преступного характера. Следовательно, надо притвориться человеком решительного характера, которого не пугает близость преступления и который неспособен к доносу, потому что при случае сам не отказался бы от него. Да! Это так! Великолепно! Но где найти проступок, на который Лерн был бы способен и о котором я мог бы сказать, что он вполне естественен, вполне понятен, и что я сам, при первой возможности, готов совершить такой же… Ах, черт возьми! Николай! Да воспользуйся его собственным поведением! Сознайся, что ты знаешь об одном из его достойных глубочайшего порицания поступков, и скажи, что не только одобряешь его, но и все, подобные этому, поступки, и даже готов помогать ему в следующих. Тогда, после такого заявления, он растает и выложит тебе всю правду и ты узнаешь все… Но все же будем действовать с хитростью и подождем, пока дядюшка не будет в хорошем настроении, и не откроет ли нам чего-нибудь старый башмак.

Так я рассуждал по дороге в Фонваль. Удовлетворение моей страсти истощило, по-видимому, мой мозг; я считал, что мои мысли ясны и разумны, но на самом деле я просто был очень утомлен… Ясно видно, как под влиянием таинственной обстановки и среды покушения Лерна, которые до сих пор ни чем не подтвердились, заполняли мои мысли и представлялись мне ужасными и бесчисленными. Я упустил из виду, что он и на самом деле мог вести свои исследования тайком с какой-нибудь промышленной целью и имел полное основание скрывать их, чтобы избежать подделок. В нетерпении удовлетворить свое любопытство и усталый от удовлетворенного чувства, я уговорил себя, что придумал удивительно тонкий план. Я не рассчитал величины подложного признания, которое мне нужно было сделать раньше, чем я получу что-нибудь в обмен.

Подумай я над этим тщательнее, я увидел бы, насколько опасен мой план. Но коварная судьба устроила так, что дядюшка, довольный моим ответом и тем, что я так хорошо понимаю все, совершенно неожиданно проявил необыкновенно хорошее настроение духа. Я решил, что более удачного случая мне никогда не дождаться.

И я ухватился за него, как ребенок.

По установившемуся обычаю, дядюшка, восхищенный машиной, заставил меня произвести ряд сложных маневров в лабиринте, и я вел свои размышления в то время, как описывал самые разнообразные кривые.

— Колоссально! Николай! Повторяю тебе, что автомобиль — удивительная вещь. Это зверь! Настоящий, великолепно устроенный зверь… наименее несовершенный из всех, может быть… И почем знать, на какую степень прогресса он еще поднимется?.. Сюда бы чуть-чуть доброй воли… искорку жизни… крошечку мозга… и получилось бы великолепнейшее создание на свете. Да, даже лучше нас в одном отношении, потому что, вспомни, что я уже тебе говорил: автомобиль способен к усовершенствованию и бессмертен, — добродетели, которых физические свойства человека, к сожалению, совершенно лишены.

Все наше тело обновляется почти целиком, Николай. Твои волосы (почему, черт его побери, он постоянно говорил о волосах), твои волосы не те, что были в прошлом году, например. Но они появляются снова — другими: темнее цветом, старше и в меньшем количестве, тогда как автомобиль меняет свои органы в каком угодно количестве, и всякий раз молодеет, получая новое сердце, новые кости, установленные более удачно и с большей способностью к сопротивляемости, чем в предыдущий раз.

Так что, и через тысячу лет автомобиль, не переставая совершенствоваться, будет так же молод, как и сегодня, если он во время заместил свои использованные части другими, новыми.

И не говори мне, что это будет не тот же самый, раз все его части заменены новыми. Если бы, Николай, ты возразил мне это, то что же ты должен сказать о человеке, который во время своего бега к смерти — то, что он называет своею жизнью — подвержен таким же р а д и к а л ь-н ы м переменам, но в обратном порядке.

Тебе пришлось бы, в таком случае, вывести странные заключения: «Тот, кто умирает пожилым, не тот самый, кем он родился. Тот, кто только что родился и должен прожить очень долгую жизнь, никогда не умрет. Во всяком случае, он не умрет сразу, а постепенно, рассеиваясь на все четыре стороны света в виде органической пыли, в течение долгого промежутка времени, в течение которого так же постепенно и медленно на месте его тела образуется другое тело. Это другое тело, рождение которого неопределимо нашими глазами, развивается в каждом из нас в то самое время, как первое постепенно разрушается, и никто этого не подозревает. Оно заступает место первого день за днем и, изменяясь в свою очередь беспрестанно в зависимости от мириада умирающих и вновь рождающихся клеточек, из которых оно состоит, и есть то тело, которое мы увидим умирающим».

Вот какие ты должен был бы вывести заключения, которые некоторым показались бы правильными: эти последние добавили бы: «Правда, что кажется, будто дух остается неизменным во время этих эволюций тела, но это далеко не доказано, так как, хотя в чертах старика и можно иногда с трудом узнать черты ребенка, но душа иногда так меняется, что мы сами не можем узнать своей собственной. А потом, почему бы и вещество мозга не могло бы возобновляться молекула за молекулой, не нарушая течения наших мыслей, если возможно переменить один за другим элементы в вольтовом столбе, не прерывая ни на секунду электрического тока?»