Доктор Х и его дети - [33]

Спать оставалось часа четыре. Христофоров перестал мучить безответную на студенток память, подтянул простыню, прижал ее спиной, чтобы не сползла, и захрапел.

Маргарита дождалась обещанного храпа и улыбнулась. Она лежала без сна и тоже вспоминала студента Христофорова. Придя на новую работу в детскую больницу, она столкнулась с ним нос к носу спустя много лет после студенческой поры.

Раньше у нее не было поводов подойти к нему, теперь она сама могла их создавать. Осваиваясь в женском отделении, Маргарита не стеснялась спрашивать совета и просить его о помощи, манкируя прочих коллег. Намеренно не замечала, как он ворчал и едко юморил, подтверждая репутацию хмурого, но безотказного доктора. Поначалу она еще пыталась найти в бирюке обаятельного увальня из прошлого, но потом бирюк взял верх, и она окончательно уверилась в пророческом даре знакомой астрологини, которая, страшно сказать сколько лет назад, предупредила ее:

— Он созреет и обратит внимание, когда вам это будет уже не нужно.

Все же начала поздравлять его с днем рождения. Информационная доска в холле больницы давала на это полное право и подтверждала незыблемый факт мироздания: человек всегда получает желаемое, но чаще всего тогда, когда уже забыл, о чем просил. Она вспомнила, как хотела быть первой, кто говорит студенту Христофорову «С днем рождения», и говорила теперь. Пусть не первая и не на ушко, но говорила.

Стандартные сообщения сочинялись долго, иногда несколько дней, чтобы были еще стандартнее, еще безличнее и слегка с юмором, как он любит. Он не ответил ни на одно, ни разу. «Но ведь поздравления и не требуют ответа», — утешала она себя и на будущий год снова поздравляла, уже зная, что он не ответит, и заранее уговаривая себя не обижаться. А еще через год уже не обижаясь: ни на отсутствие ответа, ни на то, что ее день рождения — в то же число через месяц — проходил им незамеченным. Она позволила себе поздравлять его, не стыдясь полного равнодушия в ответ. Только каждый год в свой день все равно почему-то ждала до последнего, до двенадцати ночи — ведь информационную доску в холле видел и он…

Теперь она смотрела в потолок, слушала мерно накатывающий рык, который чудесным образом не раздражал, и спрашивала себя: нужно или нет, если даже звезды давным-давно высказались не в ее пользу? Но отвечали ей не звезды, а пришедшая на память подруга, ибо лучшие советчики одиноких женщин — еще более одинокие подруги. Одно одиночество притягивает другое, как магнит, но от этого не уменьшается ни у той, ни у другой. Зато получает теоретическое обоснование, под него подводится серьезная база, разрабатывается изрядная методология. Из случайного, житейского, преодолимого одиночество становится судьбоносным, оправданным, удобным и даже желанным. А если не становится, то кажется таковым.

Подруга говорила ей:

— В нашем возрасте единственное, чего хочется, это покоя и уважения.

Маргарита шутила:

— Так это на кладбище надо: там и покой, и уважение.

Храп и граппа качали ее на волнах, которые двигались по кругу, закручивались в воронку, но не затягивали внутрь, где все было бы кончено, а крутили и крутили по окружности, как космонавта в центрифуге. Чтобы выбраться из нее, достаточно встать с постели, но сил не было, да и не хотелось собирать их остатки, хотелось только покоя и уважения — золотые слова. Покой и уважение самодостаточны, и они у нее были.

* * *

— Повсюду следовать за вами, улыбку уст, движенье глаз ловить влюбленными глазами, внимать вам долго, понимать душой все ваше совершенство, — Фашист перевел дух и сверился с листом бумаги. — Пред вами в муках замирать, бледнеть и гаснуть… вот блаженство!

— А зачем ей это подсовывать? — подал голос со своей кровати Существо. — Это же глупо и некрасиво… И… подло!

— Что может знать Существо о любви? — Фашист закинул ногу на ногу и принялся складывать записочку. — Может, она твоей девчонкой будет, когда выпишут. Может, моей. Я уже исправился. Я теперь не в Гитлера, а в Одина буду верить. Мне Христофоров про него рассказывал: я, говорит, нового кумира тебе нашел, раз ты без них не можешь, хоть немецкий не забудешь.

— Нас скоро выпишут? — встрепенулся Суицидничек.

— Тебя не скоро, — сказал Омен. — Я твою мать видел. Ее Христофоров вызывал не в родительский день. Она плакала, когда уходила. Наверное, анализы у тебя плохие.

В палате было темно, душно и уютно, как в любой больничной палате, стоит только смириться и привыкнуть к ней. Лежали на кроватях, смотрели в потолок, и каждый представлял, что именно он покинет эту палату первым. Омен это знал почти наверняка: до спланированного побега оставалось не так много времени. Но зима не баловала снегом, а значит, торопиться не стоило.

— По кайфу? — предложил Омен.

— Сегодня как раз Христофорова нет, — напомнил Существо.

— Можно я пропущу? — попросил Суицидничек. — У меня ничего увидеть не получается. Темнота одна перед глазами и голова потом болит.

— Плохо стараешься, — возмутился Фашист.

— «Собачий кайф» даже смысл жизни показать может, — тихо сказал Омен. — Ты же хочешь найти смысл своей жизни, чтобы выписали?