Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней - [122]

. В книге «Искусство как опыт» он пишет о том, каким образом ценности могут определять наш опыт. Мы видим не просто чувственно воспринимаемые формы и цвета, скорее, мы видим уличную драку или морскую романтику. Не вдаваясь в детали, касающиеся развития этой ценностной концепции опыта в трактовке искусства у Дьюи, обратим внимание на то, какое значение он придает основанном на опыте доказательстве ценностей. «Неограниченное всепроникающее качество опыта – это то, что связывает воедино все ограниченные элементы, объекты которых нам известны по-отдельности, соединяя их в единое целое. Лучшее доказательство этого – наше постоянное ощущение вещей как причастных или непричастных, это непосредственное ощущение релевантности»[682]. В своей теории эстетики он оставляет возможность для эмпирического изучения ценностей, входящих в состав религии – будь то «религия» в традиционном смысле этого слова или в более широком понимании, которое Дьюи и предлагает. Он пишет: «Мне уже не раз доводилось говорить о таком качестве интенсивного эстетического опыта, которое настолько непосредственно, что становится невыразимым и мистическим… Любой непосредственный опыт является качественным, и именно качества делают жизненный опыт как таковой ценным. Конечно, произведение искусства способно передать суть множества впечатлений, а иногда даже удивительно насыщенным и поразительным образом»[683]. Если можно высоко оценивать такой опыт в произведениях искусства, то, пожалуй, также можно было бы высоко оценить множество значимых, качественных видов опыта в религии.

Иногда в прагматизме Дьюи видят глубокий антитрадиционализм – как религиозный, так и секулярный. Его философия образования отдает предпочтение демократии и согласованному индивидуальному экспериментированию, без сектантских и церковных ограничений. Но Дьюи не рекомендует некритически отказываться от всего того, что выдается за традицию. Сквозь призму современного индивидуального экспериментирования Джон Герман Рэндалл резюмирует позицию Дьюи следующим образом: «Великие традиции и “сегодняшние реалии” – и то, и другое является в равной степени необходимым материалом для философской рефлексии, как в нашем настоящем, так и в любом минувшем настоящем; и задача философии, вечно старая и вечно новая, – свести их воедино продуктивно и плодотворно»[684]. В эссе «Куда идет человечество» Дьюи так определяет значение традиции для философов:

Философ, который соотносит свою мысль с современной цивилизацией, преимущественно технологической и индустриальной по своему характеру, не может игнорировать ни одно из этих движений [рационализм XVIII в., немецкий идеализм, религиозные и философские традиции Европы], так же как он не может обойтись без рассмотрения основополагающей классической традиции, сформировавшейся в Греции и в Средние века. Если он игнорирует традиции, его идеи становятся скудными и пустыми.

Но их нужно использовать, а не просто относиться к ним с уважением или облекать в новую терминологию. Более того, в настоящее время индустриальная цивилизация сама недостаточно развита, чтобы сформировать свою собственную традицию…Если философия не хочет принимать во внимание и интерпретировать новое и специфическое современное общество, она может получить стипендию, она может соорудить хорошо оборудованный тренажерный зал для диалектических упражнений, она может облачиться в изящную литературу. Но она не сможет освещать или направлять нашу сбитую с толку цивилизацию. Это под силу только духу, которого интересуют современные реалии и который встречает их открыто и сочувственно[685].

В результате, если говорить о философии религии, получается такой подход к доказательству и религиозной вере, который принимает всерьез как традицию, так и современные опыт и практику.

Глава VII Континентальная и феминистская философия религии

Мудрец в роли астронома. – Пока ты еще чувствуешь звезды как нечто «над тобою», ты еще не обладаешь взором познающего.

Фридрих Ницше[686]

Две реки

Категория «континентальный философ» – популярное обозначение многих фигур, о которых в настоящей главе пойдет речь. В некотором смысле корни континентальной философии уходят в описанный в конце пятой главы раскол между теми мыслителями, которые в общем связывали себя с романтическим движением, и теми, кто связывали себя с Кантом. Интеллектуалы, такие как Якоби, отвергли мечту эпохи Просвещения о критической философии, основанной на разуме. Фредерику Байзеру удалось передать суть процесса обесценивания идеалов Просвещения:

К концу XVIII в. ситуация в немецкой философии была отмечена затяжным культурным кризисом: упадком Aufklärung, Немецкого Просвещения. Этот кризис поставил под сомнение его главный Символ веры: суверенность разума. Эпоха Aufklärung была немецким «веком разума» или, так как под разумом понимали критическую силу, «веком критики». Эпоха Aufklärung давала разуму полный суверенитет, поскольку утверждала, что разум может критиковать все наши убеждения, принимая или отвергая их в строгом соответствии с наличием у них достаточных доказательств… Такова была смелая программа и мечта