Доизвинялся - [14]

К нам тут же слетелись официанты: подчищать и подтирать, перенести бедного Гарри на банкетку в баре, где он растянулся во весь рост. Его сальные, серые веки подрагивали от напряжения. Я хотел помочь, но учитывая профессионализм официантов, только путался под ногами, а потому, чувствуя себя виноватым ребенком, отошел в уголок. Это я устроил Гарри Бреннану такое. Я. Только потому что испугался попасть в неловкую ситуацию. После того, как его еще дважды стошнило в ведерко для льда, специально поставленное у банкетки, он поманил меня к себе. Вцепившись в мою руку, он воззрился на меня с дерматинового пурпура своего импровизированного ложа.

– Гарри, мне правда очень жаль, но…

Он остановил меня, горестно тряхнув головой.

– Сейчас не время, милый мальчик, – сказал он слабым голосом, будто свет мерк у него перед глазами. – Я не могу продолжать. Теперь вы должны потрудиться за меня. Вы должны занять мое место. – И, чуть приподняв голову с банкетки, добавил шепотом: – Мою рецензию ждут к шести вечера.

Я ужаснулся.

– Но, Гарри, я никогда…

Отпустив мою руку, он закрыл глаза и безвольно откинулся на банкету.

– Вы знаете, что делать, Марк. Вы знаете, что делать.

Повернув голову в мою сторону, он аккуратно и не без элегантности сблевал в ведерко для льда.

Два часа я вышагивал по квартире, не спуская глаз с циферблата часов. Как, черт побери, мне подменить Гарри Бреннана? Великого Гарри Бреннана? Как я смогу быть им? Сев за компьютер, я в пятый, шестой, седьмой раз начинал писать рецензию, но каждая попытка была неуклюжей, или скучной, или просто раздражающе глупой. За полчаса до срока я, просто чтобы успокоить нервы, налил себе солидную порцию водки из бутылки, которая уже несколько дней лежала в морозильнике. Водка настолько хорошо меня успокоила, что я налил себе вторую, а потом и третью. Я съел три дольки «Манжари», пару трюфелей в белом шоколаде и горсть орехов макадамия под толстым слоем глазури. Через пять минут я написал вступление, которое вдруг показалось чертовски логичным:

О кухне того или иного ресторана можно многое узнать по скорости, с которой подаваемая там еда исчезает во рту едока. Но гораздо больше можно узнать, если съеденному случится снова вылететь наружу.

То что надо. Нечто острое. Нечто решительное и бескомпромиссное. Вспомни только про бедного Гарри, блекло-серого на фоне искусственного пурпурного полубархата. Разве он не заслуживает правды? Разве он не этого хотел бы? Поэтому я продолжил писать и накропал нужную тысячу блистательных слов: немного про почтенные рестораны, которым следовало бы знать, когда уйти на покой, но в основном об ощущениях, которые испытываешь, когда блюет человек, с которым ты обедал. («Думаю, было бы дурным тоном пытаться идентифицировать блюда, когда они совершают обратный путь».) Час спустя я послал текст в редакцию и, чтобы отпраздновать, налил себе еще водки.

На следующее утро, когда я нянчил мое похмелье, мне позвонили из кабинета Роберта Хантера. Он прочел мою рецензию. Она ему понравилась. Она ему очень понравилась. Если уж на то пошло, она ему понравилась настолько, что он решил уволить Гарри Бреннана и взять на его место меня.

Вот как это случилось: я стал ресторанным критиком из-за одной порции тухлой трески, которая предназначалась мне, но досталась другому.

Глава шестая

Теперь я знаю, что процесс извинения в чем-то сродни первому поцелую – для обоих нужна храбрость. Нужно быть готовым к резкому отпору, но одновременно твердо уверенным, что момент благоприятный. Извиняющийся должен быть убежден, что сумеет подступиться со своей просьбой о прощении в момент, который сам искусственно создал, и надеяться, что по ходу разговора он станет более реальным и соответственно, менее искусственным. Профессор Томас Шенк почти тридцать страниц посвятил этой теме в своем новаторском учебнике по международным извинениям.[7] И назвал это «поддержанием взаимной иллюзии».

В тот день, когда я встретил на улице Гарри Бреннана, профессор Шенк и его шесть законов о взаимных иллюзиях, разумеется, еще ждали меня в будущем. У меня не было группы поддержки, чтобы помогать приносить извинения. У меня не было команды психологов, чтобы анализировать умонастроения тех, у кого я просил прощения. Я прыгал без страховки и импровизировал на ходу. Я знал только, что, извинившись перед Фионой Гестридж, я воспарил в небеса, а при виде Гарри – опять упал на землю. Когда я его окликнул, он не шелохнулся, будто собственное имя ему незнакомо, и я было подумал, что вот-вот совершу ужасную ошибку. Он по-прежнему рассматривал витрину антикварного магазина. Но разговор с женой Гестриджа открыл во мне неожиданные резервы храбрости. Я окликнул его снова:

– Гарри?

Повернувшись, он прищурился – старик, которого внезапно вырвали из задумчивости.

– Это я. Марк. – Я широко улыбнулся, но улыбка поблекла под его пустым взглядом. – Бассет… – добавил я, надеясь, что это ему поможет.

Внезапно он ожил. Подняв руку, он схватил меня за плечо и рявкнул:

– Господи милосердный, вундеркинд собственной персоной. Юный тиран и озорник. Самое острое перо Лондона. Какое счастье, какой огромный удивительный сюрприз, какое…