Догмат искупления в русской богословской науке - [17]
Обоснованию и подробному изъяснению этого понимания автор посвящает главу «Сущность искупительного дела Христова»[169]; прочие же главы представляют собой только подбор доказательств основной мысли автора.
Автор устанавливает три «типа» отношения человека к Богу:
1) «Единство без свободы»[170]. «Состояние неполного самосознания, при котором полное и строгое различение в себе начала личного от начала Божественного невозможно». Такой тип «имеет место в жизни существ, не успевших раскрыть и не раскрывших вообще по каким бы то ни было причинам своего самосознания». К живущим «такой стихийной жизнью» автор относит детей, первозданных людей и живших в патриархальные времена (библейские патриархи и герои Гомера).
2) «Свобода без единства»[171]. «Необходимый переходный момент в развитии духа человеческого. Прежде чем прийти к примирению (а это конечный пункт развития), два начала должны еще раскрыться и обнаружиться во всей своей определенности, иначе что было бы мирить?» Без различения (человеческого элемента от Божественного) человек не мог бы проявить себя «как личность, как разумно–свободное существо». К этому «типу» автор относит человечество «после развращения, наступившего в патриархальные времена» и до усвоения искупления.
3) «Единство в свободе»[172]. Гармония конечного с бесконечным, «гармония я с не я». Начало этого периода в Новом Завете и завершение за гробом.
«Нетрудно было бы показать, — говорит автор[173], — что этому плану следуют не только индивиды, но и все человечество в целом, вся история человечества».
Нетрудно также показать, можно заметить автору, что эта схема имеет не «библейскую основу», а заимствована из философии Гегеля, и даже не непосредственно, а через сочинения Вл. Соловьева[174].
Неясно, какое место в этой схеме отводится грехопадению. Оно могло бы быть «необходимым переходом» от первого ко второму «типу» отношений людей с Богом и имело бы «детский характер», соответственно характеру первых людей[175]. Тем более что, по пониманию автором границ первого и второго периодов, различие между людьми до грехопадения и первыми патриархами меньше, чем между этими последними и прочими людьми.
Но для создания библейской основы, хотя и непоследовательно, с точки зрения автора, грехопадение объявляется великой катастрофой, разрушившей союз Бога и человека. Только Христом «делается поправка великой катастрофе»[176], то есть через Христа и Его дело «Бог примирится с человеком и человек с Богом».
Но обосновывая «необходимость примирения Бога с человеком», автор забывает собственные выводы из учения святых отцов, изложенные в первом отделении его книги: «Даже те отцы, которые видели в крестной смерти удовлетворение за грех, принимали ее как средство не к примирению Бога с человеком, но к освобождению человека от следствий греха»[177]. «Златоуст пишет: «Не сказал [апостол]: примирите с собою Бога, — потому что не Бог враждует против нас, но мы против Него. Бог же никогда не враждует». Здесь Златоуст живо напоминает нам автора Послания к Диогнету и святого Иринея Лионского, которые, как известно читателям, подробно развивали и доказывали мысль свою (а лучше — апостола Павла), что Бог неизменно всегда был и оставался любовию к людям, даже до искупления»[178].
Забывая «необходимость при объяснении догмата искупления держаться святоотеческого учения», автор пытается следующим рассуждением обосновать правильность своих воззрений: «Психологически невозможно представить себе любовь между сторонами, из которых одна отталкивает, отрицает (то есть не дает любить себя) другую. Человек отталкивает Бога: мог ли Бог любить его? Силою любовь не навязывается. Отказываясь от любви Божией, человек становился недостойным ее, дурным существом. А можно ли вообще любить дурное? Может ли Бог любить дурное?.. Очевидно — нет»[179]. «С другой стороны, и человек не мог любить Бога, пока чувствовал, что его Бог не может любить»[180]. Создав, таким образом, при помощи неубедительных софизмов порочный круг и пояснив свою мысль уподоблением человека непослушному сыну и шаловливому ученику, а Бога — отцу с нахмуренным лицом и строгому учителю, автор замечает: «Так органически связаны между собою объективная и субъективная стороны искупления»[181].
Тем средством, которое «нашел Бог» для спасения человека, остается удовлетворение: «Удовлетворение необходимо как для субъективной стороны спасения (возвращения людям любви к Богу), так и для объективной (возвращения любви Бога к людям)»[182].
«Главнейшее благо Креста, относящееся к объективной стороне искупления, то есть примирения Бога с людьми, достигается не чем иным, как крестным удовлетворением правде Божией»[183].
Но для отличия от отрицаемой «юридической» теории, назвав правосудие «любовью в оборонительном положении»[184], автор находит, что удовлетворение принесено любви.
Таким образом, признавая «юридическую» теорию неполной, автор стремится только «смягчить» ее
