Додо - [12]

Расположившись на скамейке, мы продолжали помирать со смеху, и Робер заорал, что ничего не слышит. Я ему заметила, что до седых волос он не дотянет, потому что только тот, кто смеется, долго живет.

Он завопил в ответ, что нет смысла тянуть время в этой людской толкучке, и вдруг воскликнул:

– 24 825.

Он звереет от того, что всегда угадывает выигрышные цифры,[5] а телефона, чтоб сообщить ответ, у него нет, и я опять заметила, дескать, кто всем доволен, тот и счастлив, и не грех об этом задуматься хоть на пару секунд.

Внезапно все вокруг вернулось на круги своя, и день стал похож на все другие, а еще после двух-трех глотков я почувствовала, что готова примириться с жизнью. И тут я заметила, что две другие примолкли и пристально меня разглядывают. Я сделала вид, что ничего не понимаю, но из-за холода вид получился дурацкий. Квази отчеканила:

– Ну нет, давай рассказывай. Ты обещала.

Чтобы выиграть время, я возразила свысока:

– Подумать только, некоторые сначала кобенятся, а потом выходит, им интересно. Тебе ж моя история вроде не по вкусу пришлась.

Квази через губу ответила, что, мол, сойдет, история как история. Тут Салли воздела палец и объявила, что начало она не очень помнит, но я ее успокоила, заверив, что теперь пойдет как бы новая история.

– Ладно, Поль, ты ж помнишь про Поля? Так вот, Поль был тоже хорош в своем роде – в роде обезьяноподобных, лучше не скажешь.

– Почему, можно просто сказать, что он был похож на обезьяну, – рассудила Квази. И добавила в мою сторону: – Не забудь о Салли, о твоей публике, лады?

Она могла бубнить сколько влезет, я и в первый раз все расслышала, но истинный артист должен думать о целостности своего произведения:

– В отличие от вас, разговаривала я не лучше рыбы в аквариуме. Нет, я любила беседы, но вот вести их не умела. Смерть родителей было трудно осознать. На это уходило все мое время. Поэтому чем меня в школе ни пичкали, я все срыгивала, не переваривая: у меня и без того было о чем подумать.

– Она в школе ни черта не делала, – пояснила Квази, бросив на меня испепеляющий взгляд и доказав тем самым, что даже с одним глазом можно добиться пределов выразительности.

– Меня всему научил мой муж.

– Ты замужем?

– Была. Он умер. Это естественно, он был намного старше меня. Очень милый и очень умный. Он заставил меня читать книги. Научил понимать живопись. Научил разговаривать, а значит – и молчать.

– Вот это ново! – не удержалась от комментария Квази.

– Короче, в конце концов я от него ушла, но мы оставались друзьями до самой его смерти. Он хотел назначить мне пособие в благодарность за самые прекрасные годы его жизни, точнее, год, но у меня были деньги, и не в чем было его укорить.

– Могла бы о нас подумать, дурища несчастная, – упрекнула Салли.

Следовало снова проставить точки над «i». Если всякий раз, когда я начну рассказывать, меня сорок раз перебьют, вдохновение мое быстро иссякнет.

– Я так и думала, что твоя история – выдумка, – заключила Квази.

Вот тут я вскочила, и счастье, что на мне была одежда из плотного военного хаки, – обе они с такой силой вцепились в мою куртку, что иначе я осталась бы нагишом.

Я небрежно окликнула Робера:

– Приглуши, нам с девочками надо поговорить.

– Лучше б вам сдохнуть, – отозвался он.

А поскольку я знала, что он прав, то ему это сошло. Я просто хотела повременить для приличия, прежде чем усесться обратно.

Я устроилась на своем вещмешке напротив девиц. Заставила их помолчать добрых пять минут, пока искала нужный стиль. Остановилась на приторном.

– Хуго был изысканным и элегантным. Не слишком красивым. Изумительные светлые глаза, очень мягкая улыбка и изящество в каждом движении. Он пригласил меня на чашку чаю. Спросил, в чем причина моей прелестной меланхолии. Я сказала, что выздоравливаю. «Ничего серьезного?» – встревожился он. «Любовные переживания», – ответила я, едва сдерживая слезы. Он заверил, пристально глядя мне в глаза, что, по его убеждению, это самые тяжелые переживания в мире. Потом поинтересовался, что я делаю в Трувиле. Я рассказала о кузине, потом о своем детстве, о родителях, и он впитывал каждое слово, будто ничего для него не было важнее, чем история моей жизни.

Квазино замечание «хоть кому-то…» кануло в черную дыру великой глупости, потому что какой бы стиль ни был, приторный или с душком, но двадцать лет исчезли, как не бывали: все произошло вчера, и только вчера я была молода, наивна и полна надежды на жизнь.

– В половине шестого он встал, деликатно кашлянул и с серьезным видом сказал мне: «Вы должны знать, что я женат. У меня есть дети. У моей жены хрупкое здоровье, и она очень нуждается во мне. Уже давно любовь между нами уступила место глубокой нежности, но… я очень хотел бы увидеть вас вновь».

Вот так все и началось.

6

Хуго был ангелом. Едва оправившись от встречи с дьяволом, я доверяла ему безоглядно. Полгода безоблачного счастья. Разумеется, виделись мы урывками, в те часы, что оставались у него от работы и жены. Но он был так честен с самого начала, что я и не думала на него сердиться. Я нимало не сомневалась в его любви, которая становилась все сильнее, но он был человеком высоконравственным. Поэтому отношения наши оставались платоническими, но вовсе не пошлыми, скорее – возбуждающими.