Утром 6 ноября, в понедельник, Фредди-газета сообщил мне, что я только что была убита.
Фредди мне не кореш, так, парень по соседству. Ночами он ищет средство от одиночества, как сам говорит: постельное средство, добавлю для ясности. В один прекрасный день он меня искал – и нашел, только не рассчитывайте, что он это вспомнит. На улице все понемногу выветривается, точно сама память испаряется, благо крыши-то нет. Короче, Фредди продолжает меня искать, а я его не гоню. Как уже было сказано, он мне не кореш.
Мы только-только пристроились с Салли на нашей скамейке в Бато-Лавуар.
Она крепко спала, привалившись к моему плечу. А я размышляла, как скоро придется идти пахать, чтобы наверстать вчерашний потерянный день – и заранее ломалась от усталости.
Вдруг предо мною возник Фредди со своим утренним лицом, серо-буро-затхлым, и уставился на меня, как на привидение.
– Ты, блин, живая?
– Да, блин, живая, как ни горько тебя огорчать.
– Быть того не может!
– Выходит, может, – отвечаю я, особо не напрягаясь.
– Но как же…
Тут Фредди пытается собрать в кучку все свои интеллектуальные силы, и зрелище это не из приятных, у него вся кожа идет складками аж до макушки, на манер юбки клеш.
– Кто ж тогда ночью у тебя за тебя был?
Он себя мнит сфинксом, несмотря на уделанный синтаксис. Но смысл я уловила.
– А мы позабыли у нее документ спросить, представляешь? Такая долговязая кляча, вечно в крошках, она иногда подрабатывает у Центра на Трюден.
– Выходит, она и была. Вся порезанная осколком бутылки, во дела.
Ну что ж, такое случается. Не часто, но случается. Вот только случилось это у меня, в моем закутке у универмага «Шоппи» на Пигаль, где я и должна была находиться, если б накануне средь бела дня не встретила привидение, а это перебор даже для такого циника, как я.
Я вскочила, позабыв про Салли, которая завалилась набок. Я автоматически вправила ее обратно, а вместо благодарности меня же и облаяли: дескать, нужно двинуться головой и не иметь никакой соображалки, чтоб скакать как заяц в Хиросиме, а она чуть не расшиблась, умно, нечего сказать, а где ж солидарность, которая у одной ее знакомой командирши с языка не слазит, точно типун какой, а как до дела доходит, так это вроде не про нас.
Когда она злится, то зовет меня командиршей – с тех пор, как я нацепила военно-полевую форму, которую в один действительно прекрасный день макланула на Блошином с фуражкой вместе в обмен на фальшивый «Гермес» из кожзаменителя. А обычно я До, или Додо.
Я села обратно, чтобы заткнуть Салли, и потребовала у Фредди объяснений.
Одна подруга, кассирша в «Шоппи», нашла тело в аккурат когда стукнуло шесть. Затем подоспела полиция, и новость кочевала от одного к другому, пока не добралась до Фредди, который затрясся и замахал руками, описывая всю глубину своих переживаний. Правда, его и так все время потряхивает. Я-то знаю, что ему до меня дело как до результата выборов, и не преминула напомнить: пусть своим притворством себе все дыры заткнет, может, остатки мозгов вытекать не будут.
– Ты не врубилась, – ответил он. – Я ведь тоже чуть было там не оказался.
И прижал обе ручонки к сердцу. Справа. Потом объяснил, что видел убийцу. А кто еще там мог быть? Они даже поговорили обо мне. На этой стадии я взяла допрос в свои руки.
История Фредди сводилась к тому, что около двух-трех часов ночи он проходил мимо «Шоппи» и позвал меня – просто для смеха:
– Эй, Додо, у тебя под боком местечка не найдется?
– Отцепись от нас, у Додо уже есть все, что ей нужно.
Мужской голос, раздавшийся из-под груды картонок, изрядно повеселил Фредди, который был в курсе моей репутации. Он бросил в ответ:
– Лады, коль у тебя уже есть компания! Доброй ночи, голубки!
Его жалкая тушка до сих пор тряслась при одном воспоминании. От него тоже одни ошметки б остались, стоило ему проявить чуть больше настойчивости. Кстати, ошметки – не совсем точно, у той девицы лицо превратилось в кашу, живот распорот, кишки наружу, а киска в крови. Он рассказывал, как если б все случилось с ним самим. Пришлось прищемить ему клюв, резко заметив:
– Да кому ты сдался, бедный мой Фредди?
Но сама подумала: а кому вообще все это сдалось? Тут же возник закономерный вопрос: а кому сдалась я? Не считая Поля. Но Поль давно мертв. И накануне я его встретила.
Понимаю, придется рассказать, что было накануне.
Я вкалывала у больших магазинов – я это называю «играть в истукана». Становлюсь на колени, держу в руках табличку с надписью «Я хочу есть», выкладываю на тротуар свою плошку, и толпа прохожих обтекает меня с двух сторон, не замечая – ни они меня, ни я их: разве что ребенок иногда глянет.
На другой стороне бульвара магазин «Прентан» похож на огромный освещенный пакетбот, выплескивающий на тротуары излишек груза. Я любила море в те времена, когда мы с ним были близки.
Толпа, которая тянется из офиса в забегаловку или бежит докупать то, что не успела за день, никогда не бывает шумной. Она урчит, как мотор на шоссе. Под этот шумок я вновь и вновь пересчитывала монеты в плошке, прикидывая, хватит ли на белый ром вместо обычного красного вина. Я к тому веду, что вовсе не спала, уверена. Я все прекрасно замечала и прекрасно расслышала голос, сразу же его узнав. Мне хватило четырех слогов: «Доротея». Голос был ошеломленный и так напряжено звенел, что мои нервы не выдержали.
