Дочери огня - [124]

— Послушайте, — говорю я молодой цыганке, — этот больной господин — кто он? Ваш муж?

— Нет.

— Ваш брат?

— Нет.

— Возлюбленный?

— Нет.

— Так кто же он такой?

— А никто. Просто охотник. Следует тебе сказать, чтобы ты понял смысл моих вопросов, что в этой второй комнате стояло три кровати, и она объяснила мне, что одна из них принадлежит ей и что именно это мешает ей принять меня у себя. В общем, я так и не мог уразуметь роли этого персонажа. Она тем не менее сказала, чтобы я завтра приходил снова; но я подумал, что если приходить для того, чтобы наслаждаться беседой с охотником, то лучше уж дождаться его выздоровления. Увидел я Вхахби только неделю спустя; она так же мало удивилась моему появлению, как и тому, что я так долго не приходил. Охотник, очевидно, уже успел поправиться, в доме его не было… Я никак не мог понять, чем же теперь объясняется ее неуступчивость; она сказала, что дети в соседней комнате.

— Это что, ваши дети?

— Да.

— Черт возьми!

Их было трое — с волосами цвета спелой пшеницы, такие же белокурые, как и мать. Я нашел все это столь патриархальным, что лучше уж приду как-нибудь в другой раз. Трое малюток, охотник и красотка никуда от меня не денутся — вернусь сюда, когда позволит время.

Продолжение дневника

Вот как проходит здесь мой день: вставши утром, обмениваюсь приветствиями с несколькими итальянцами, проживающими, как и я, в «Черном орле», закуриваю сигару и спускаюсь по длинной улице предместья Леопольдштадта. По обе стороны здания, что выходит на набережную небольшой речушки Вены, отделяющей нас от центрального города, расположены две кофейни, где всегда роится множество востроносых евреев, по выражению Генриха Гейне, устроивших здесь нечто вроде биржи, некоторые прямо на улице, другие, более богатые, — в помещении кофейни. Вот где еще можно увидеть великолепные бороды, длинные лапсердаки из черного шелка, у кого более, у кого менее засаленные, и услышать непрерывное гудение, которое оправдывает выражение, употребленное поэтом. Это в самом деле целый рой, в котором есть и пчелы, и трутни.

Как приятно пропустить утром стаканчик Kirschenwasser^[286] в одной из этих кофеен; затем уже можно отважиться ступить на Красный мост, ведущий к Ротентор — городским укрепленным воротам. Но прежде остановимся на спуске у стены и почитаем на ее углу театральные афиши. Их здесь почти столько же, сколько в Париже. «Бургтеатр», который является местной «Комеди Франсез», объявляет о постановке какой-нибудь пьесы Гёте или Шиллера, этих Корнеля и Расина немецкого классического театра; далее следует Koertnerthor-Theater, то есть театр у Кертнертор, в котором идет либо Мейербер, либо Беллини, либо Доницетти; есть еще театр an der Wien (венский), где даются мелодрамы и водевили, обычно переведенные с французского. Существуют еще театры Леопольдштадта, Йозефштадта и т. д., не считая множества театральных кофеен, о которых я давеча писал тебе.

Окончательно решив, где я проведу сегодняшний вечер, прохожу через Красные ворота под крепостным валом и сворачиваю налево к некоему Gasthof, где имеется выбор венгерских вин довольно изрядного качества. Tokaïer-Wein (токайское) продается там по шести крейцеров за бокал и превосходно сочетается с бараньей либо свиной отбивной котлетой, которые подают здесь с четвертушкой лимона.

Здесь очаровательная манера расплачиваться: никто кошелька с собой не носит, имеют хождение только крейцеры — маленькие монетки из скверного металла, что-то около семнадцати французских су, — служат они только в качестве разменной монеты, во всех остальных случаях платят кредитными билетами. Красивые ассигнации ценою от франка и до самых головокружительных сумм, украшенные в высшей степени искусно выполненными гравюрами, вы держите в своем бумажнике. Очаровательный женский профиль, под которым красуется надпись: «Austria» (Австрия), внушает вам живейшее сожаление всякий раз, когда приходится с этими картинками расставаться, и большое желание приобрести новые. Необходимо заметить, что есть два рода этих кредитных билетов: они бывают либо в условной монете, представляющей только половину их стоимости, либо в реальной, которая более или менее постоянна и зависит от политических обстоятельств.

Обычно после завтрака я иду по Ротентурмштрассе, торговой улице, весьма оживленной благодаря соседству с рынками, до тех пор пока не дохожу до площади перед собором св. Стефана, знаменитого венского собора, шпиль которого считается самым высоким во всей Европе. Верхушка его чуть-чуть накренилась вперед — след задевшего его во время оно пушечного ядра, пущенного французской артиллерией. Крыша этого здания покрыта мозаикой из отлакированных черепиц, которая видна уже издали, когда на ней играют солнечные лучи. Собор этот, построенный из серо-бурого камня, являет собой всю поистине фантастическую утонченность готической архитектуры. Оставив это знаменитое сооружение слева, доходим до перекрестка двух улиц, из которых одна ведет к Кертнертор, а другая — к Мальмаркту. Есть еще третья, по которой можно дойти до Грабена. На этом перекрестке возвышается нечто вроде столба очень странного назначения. Называется это «Шток-им-Эйзен». Это просто ствол дерева, росшего, как говорят, в том лесу, на месте которого была потом построена Вена. Этот почтенный пень бережно сохранили и вделали в наружную стену лавки золотых дел мастера. Каждый прибывающий в Вену подмастерье слесаря или кузнеца должен вбить в это дерево гвоздь. Но сюда вбито столько гвоздей, что уже много лет, как это никому не удается сделать, по этому поводу с приезжающими заключаются пари. Счастливый народ, который способен еще предаваться подобным забавам!.. Иногда я спрашиваю себя: будет ли когда-нибудь в Вене революция? Гранитные плиты мостовой, великолепно обточенные, так надежно склеены, если можно так выразиться, горной смолой, так плотно прилегают друг к другу, что невольно думаешь: неужели же их когда-нибудь решатся выламывать для того, чтобы строить баррикады? Каждая плита обходится правительству в один Zwanziger