Дочери огня - [125]
Вот мы и на Грабене — это центральная площадь Вены. Как и все другие площади, она представляет собой продолговатый четырехугольник. Дома построены еще в XVIII веке и почти все отделаны мелким камнем и ракушками. В середине площади возвышается огромная колонна формой своей напоминающая бильбоке, шариком которому служат изваянные облака, на коих восседают позолоченные ангелы. Сама колонна напоминает витые колонны соломонова ордера, ее сверху донизу покрывает лентообразный орнамент — всякие гирлянды и доспехи. А теперь представь себе на минуту, что сюда переселились все модные лавки самых богатых кварталов Парижа — предположение это имеет тем больше оснований, что подавляющую часть здешних лавок занимают шляпницы и торговцы модными товарами, составляющие часть здешней так называемой французской колонии. В середине площади есть магазин, посвященный эрцгерцогине Софии, которая, судя по ее изображению, красующемуся на вывеске, была, как видно, весьма недурна собой.
Теперь нам остается пройти лишь небольшую улочку, и мы оказываемся в главной кофейне Кольмаркта, в которой твой друг имеет обыкновение предаваться двойному, так сказать, удовольствию — пить кофе с молоком (его подают здесь в стеклянных бокалах), одновременно читая французские журналы, разрешенные здешней цензурой.
11 января. Пришлось прервать повествование обо всех этих удовольствиях нынешней моей жизни, чтобы поделиться с тобой куда менее приятным приключением, внезапно нарушившим мое спокойствие.
Да будет тебе известно, что иностранцу не так-то легко продлить свое пребывание в столице Австрии свыше нескольких недель. В ней нельзя оставаться и более суток, если заблаговременно не запастись рекомендацией от какого-нибудь банкира, который пожелает взять на себя ответственность за возможные ваши долги. Затем, есть ведь еще и вопросы политические. У меня создалось впечатление, что с первого же дня за каждым моим шагом зорко следят… Тебе известно, с какой быстротой и страстным любопытством бегаю я по улицам всякого незнакомого мне города. Так что вряд ли можно позавидовать тому шпиону, которому я поручен.
В конце концов я заприметил некоего довольно бесцветного на вид блондина, который весьма усердно все время следует по тем же самым улицам, что и я. И тотчас принимаю свои меры: прохожу несколько шагов, внезапно останавливаюсь, резко оборачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с господином, изображающим мою тень. Он изрядно запыхался.
— Вам нет никакого смысла так выбиваться из сил, — сказал я ему. — Я обычно хожу очень быстро, но, если хотите, могу приспособиться к вашему шагу и таким образом насладиться беседой с вами. — Бедняга был явно весьма смущен; я успокоил его, сказав, что мне известно, к каким предосторожностям приходится прибегать венской полиции в отношении иностранцев, и в частности французов. — Завтра, — прибавил я, — я буду у вашего начальника и успокою его относительно моих намерений.
Сыщик промямлил что-то в ответ и тут же дал стрекача, притворившись, будто не понимает моей скверной немецкой речи.
Чтобы ты не удивлялся, открою тебе, что некий мой друг, журналист, дал мне превосходное рекомендательное письмо к одному из начальников венской полиции. Я собирался воспользоваться им только в случае серьезной необходимости. И вот на следующий день я отправился в полицейское управление.
Принят я был там превосходно: господин, о котором идет речь и чье имя барон фон Ц., некогда лирический поэт, член Тугендбунда>[288] и тайных обществ ныне, войдя в возраст и распростившись с безумствами молодости, остепенился и пошел служить в полицию. Немало немецких поэтов оказались в таком положении. К тому же есть в венской полиции даже нечто патриархальное, и это лучше, чем где-либо, объясняет подобного рода превращения.
Мы побеседовали о литературе, и господин фон Ц., убедившись в моей благонамеренности, понемногу стал удостаивать меня некоторой откровенности.
— Знаете, — сказал он мне, — ваши приключения доставляют мне истинное удовольствие.
— Какие приключения?
— А те, о которых вы так мило рассказываете вашему другу в письмах, отправляемых здешней почтой в Париж.
— Вот как! Вы все это читаете?
— О, можете не беспокоиться; в том, что вы пишете, нет ничего, что бы вас скомпрометировало. Больше того, наше правительство весьма благоволит к тем иностранцам, которые не только не занимаются каким-либо подстрекательством, а напротив, в полной мере пользуются всеми удовольствиями, какие предоставляет им славный город Вена.
Открытие это ничуть меня не удивило. Я превосходно знал, что не только в Австрии, но и в большинстве немецких стран все письма проходят через «черный кабинет». Я обратил все это в шутку; мне даже удалось еще больше войти в доверие к господину фон Ц., и кто знает, быть может, он еще и сам подскажет мне немало предметов наблюдения — разве не являемся и мы, сочинители, агентами своего рода моральной полиции?
Он проникся ко мне таким доверием, что предложил запросто заходить к нему в любое время просматривать оппозиционные газеты, поскольку полиция — самое свободное место во всей империи… Здесь без опаски можно говорить обо всем.
