Дочери Марса - [187]

Однажды вечером в столовой Онора спросила Салли:

— Как ты думаешь, это наказание нам всем за войну?

Большинство, в том числе сама Онора и Салли, с детства усвоили учение о свободной воле. Человек сам выбирает, что делать. Что бы он ни решил, Бог подпускает, но может и наказать.

Фрейд быстро спросила:

— Если он не вмешивается, чтобы не допустить, почему он вмешивается, только чтобы наказать?

В некоторых высказываниях Фрейд сквозило бунтарство. Изменилось слишком многое из усвоенного в детстве, что так хотелось бы вернуть.

После внезапной смерти Лео Салли стал преследовать ужас неминуемой гибели Чарли, как и других, но уже от рук врага. Ее всегда бросало от веры к отчаянию, но теперь эти приступы чередовались с чудовищной стремительностью. Высота его духа в чем-то помогала, а в чем-то мешала. А теперь грипп стал дополнительным источником беспокойства за него, от которого она уже не могла отвлечься, как обычно, — работой до полного изнеможения.

За завтраком майор Брайт провел общее собрание в столовой и зачитал письмо от генерала медицинской службы с похвалами за их «образцовую» работу на пункте. Оказалось, существовала формула коэффициента смертности, в зависимости от численности врачей, медсестер, санитаров на пункте. Уравнение проливало на них благодатный свет. Математика подчеркивала, что дело не в отдельных трепетных душах, а в цифрах. От этого стало еще хуже.

Настал июль, маки пробивались на каждом клочке земли и по опушкам леса, все ждали новостей о развитии событий на фронте, Салли воспринимала их как вести из дома, касающиеся ее лично. На удивление радостные улыбки раненых сопровождали рассказы о хитроумном плане сражения в деревне под названием Амель. Здесь австралийцы во главе с Монашем показали британцам и французам, как правильно использовать танки и самолеты, артиллерию и пехоту, сплавив все в единое целое. Она надеялась, что это правда.

Время гремело в ее голове, и она начала страдать мигренями, а перед глазами плавали желтые круги. Майор Брайт выписал ей кодеин. В день, когда на пункте почти не было раненых либо из-за какой-то административной ошибки, по которой командование решило, что он полон, либо из-за затишья на фронте, а в тот день артиллерии действительно долго не было слышно, майор Брайт решил поднять им настроение и устроил пикник на опушке леса в нескольких сотнях ярдов к востоку от пункта эвакуации.

Началось все тоскливо, в первую очередь потому, что не было Лео, отсутствие которой давило на всех. И все же хорошая погода, маки, мальвы и бабочки достаточно скоро их отвлекли. Медсестры, хирурги и палатные врачи расселись бок о бок на расстеленных свежих простынях, еще не бывших в употреблении в палатах, и принялись за отличную французскую снедь, дарованную им благодатным Амьеном, — сыр, хлеб, паштет. Когда голод был утолен, завели речь, кто чем займется после войны. Врачи заговорили о своих планах вернуться к практике в городах буша или в пригородах. Один сказал, что намерен остаться в Лондоне, чтобы изучать офтальмологию. Брайт признался, что надеется вернуться к хирургии в Австралии, где, по его словам, стандарты работы, как минимум, не хуже, чем по всей Европе или в Великобритании.

— Я говорю как есть, — заверил он. — А вовсе не из ура-патриотизма.

Американский приятель Фрейд Бойнтон не горел желанием возвращаться в Чикаго: когда он уходил на войну добровольцем в начале 1915 года, старшие хирурги госпиталя Раш настолько враждебно отнеслись к этой затее, что он сомневался, что ему снова удастся получить там место даже с опытом военно-полевой хирургии. Но есть и другие места, где можно попытаться найти работу, например Сан-Франциско, где его дядя был терапевтом и хирургом.

И тут ни с того ни с сего, причем даже не дожидаясь, пока выскажутся все врачи, лишь бы во всеуслышание заявить не столько о планах на будущее, сколько о готовности даже разорвать с Бойнтоном, только бы не плясать под его дудку, заговорила Фрейд.

— Ну, — сказала она, — если война когда-нибудь кончится, я, наверно, останусь в Европе. Вести из Германии о болезнях, вызванных блокадой, позволяют думать, что можно было бы отправиться туда.

Доктор Бойнтон уставился на простыню, на которой была разложена еда. Он понимал, как показалось Салли, что Фрейд в некотором смысле травмирована, и ее симпатия к нему непрочна. Уголки его рта скривились в полуулыбке, в которой смешались сожаление, недоумение и смущение.

— Мне надоело лицезреть Европу исключительно под таким углом, — добавила Фрейд. — Я думаю, что вообще не видела настоящей Европы.

Всех и в особенности майора Брайта удивила Онора, которая согласилась, что это неплохая мысль. Словно она расценила слова Фрейд не как ее действительное намерение, а лишь с точки зрения мирного туризма.

— Мне кажется, — добавила Онора, — что, когда все закончится, можно годок прожить во Франции на сбережения от работы здесь.

Взгляд майора Брайта помрачнел. Неужели Онора после всех пережитых сумасшедших месяцев не может понять, что имеет в виду Фрейд? Продолжать врачебную деятельность он сможет только в Австралии, как только здесь больше не будет раненых, ему работать не разрешат. Профессионализм не позволит ему в течение года любоваться Францией.