Дочерь Божья - [104]

— После войны я искал сержанта, — продолжал Морген, — но он, как и большинство его товарищей, успешно скрылся. — Морген медленно поднялся и подошел к камину за новым кофейником. — Я прикладывал все усилия к тому, чтобы проверить слова сержанта о том, что Гитлер шантажировал Папу. И добился двух вещей. — Он наклонился и снял прихваткой кофейник. — Во-первых… — он принес кофе к столу, — я познакомился с небольшой группой священников Курии, которые посвятили свою жизнь тому, чтобы ни один Папа больше не подвергся подобному моральному или теологическому шантажу.

— Священник в парке, — сказал Сет, — в Амстердаме. — И Сет вопросительно взглянул на Моргена.

— Отец Смит, — печально согласился Морген. — Я послал его, чтобы он присматривал за вами, оберегал вас.

— Перед смертью он успел сказать про какую-то «брань». Что бы это могло значить?

Морген посмотрел на него так, будто его ударили по лицу.

— Он назвал это имя? — спросил Морген.

— Так это имя?

Морген какое-то время молчал, словно ему нужно было свыкнуться с этой мыслью, пережить ее.

— Я подозревал, — сказал он, — но не знал, не был уверен. — Лицо его потемнело, а губы еле заметно задрожали.

Сет и Зоя смотрели на него, ожидая объяснения. Взор Моргена какое-то время казался туманным и нездешним, но затем взгляд его прояснился, и в глазах сверкнул гнев.

— Я расскажу вам об этом чуть погодя. — Он снова сел за стол. Посмотрел на вздувшиеся вены у себя на запястьях, как растерявшийся докладчик, который надеется, что подсказки появятся у него на руках. Затем снова посмотрел на Сета и Зою и продолжил: — Во-вторых, я стал объектом пристального внимания других членов Курии, которые, с одной стороны, не препятствовали моим поискам картины и сержанта, а с другой — не давали никакой возможности воспользоваться информацией, которую я мог получить… Это теневая группа, — продолжал священник. — Я выяснил, кто они — рядовой состав, мои собратья, среди них — всего несколько епископов. — Он сделал паузу. — Мой аббат в Мюнхене был из их числа. Много бы я отдал, чтобы узнать, кому в Риме он передавал информацию обо мне.

Морген замолчал, и взгляд его снова затуманился, будто он уже видел, что сделает, когда выяснит, кому в Риме могла понадобиться информация о нем. Потом он покачал головой и продолжил:

— Они не ограничивали моих действий, довольствуясь слежкой. Думаю, мне оставляли достаточную свободу перемещений, поскольку они тоже получали выгоду от моей деятельности. Для них я был чем-то вроде живца. Они выпускали меня в джунгли, чтобы тигры соблазнились легкой добычей, пока они сами сидят в кустах, выбирая, у какого тигра шкура получше. Я был осторожен, крайне осторожен, чтобы не вызвать у них и тени подозрения, что я догадываюсь об их планах. Так они сделают больше ошибок. Иногда можно убаюкать бдительность даже самых прожженных профессионалов и фанатиков.

Сет подумал о человеке Страттона: тот упустил его в библиотеке УКЛА в тот вечер, когда убили Тони Брэдфорда.

— Все послевоенные годы, — продолжал Морген, — я старался, чтобы все мои важные письма и телефонные переговоры с Йостом оставались в тайне. Ватикан конечно же был в курсе того, как мы с ним пытаемся найти украденные нацистами шедевры. Все наши переговоры и переписка об этом велись в открытую и наверняка перехватывались теми в Курии, кто следил за мной… Однако ситуация радикально изменилась около года назад. В прошлом… — Морген прикрыл глаза, — в прошлом январе мы с Йостом обнаружили одну не очень знаменитую картину. Одну из ранних работ Писсарро, которую пытался сбыть бывший полковник СС, проживающий в Португалии по новым документам. Мы навели полицию на его виллу на побережье недалеко от Лиссабона, где они нашли картину и взяли бывшего полковника под стражу. Этот случай достаточно широко освещался в прессе… Благодаря такой рекламе мне из Кройцлингена позвонил человек, которого я раньше знал как Франца Больса фон Хальбаха. Он был тем самым сержантом, который сорок лет назад прибежал ко мне ночью за отпущением грехов, потрясенный гибелью деревенского мальчика. Он же и был тем офицером, который показал мне плащаницу и Страсти Софии, лежащие в убежище… Теперь фон Хальбах стал уважаемым гражданином по имени Вилли Макс. — Морген откинулся на спинку стула и скрестил ноги, чтобы устроиться поудобнее. — К тому же Макс — фон Хальбах — умирал, и муки совести, которые он игнорировал или удачно избегал последние сорок лет, наконец настигли его. Юный сержант превратился в пожилого человека, который заботится о своей душе… Он, конечно, заматерел с тех пор. Он знал о важности картины, знал, что в ней — ключ к плащанице и Страстям Софии. Так что он не появился у меня на пороге с картиной в руках. Потому что сейчас она бы оказалась в руках моих врагов в Курии… Нет, понимая важность сохранения тайны, он решил действовать осмотрительно. Он связался с Постом, который сразу же позвонил мне.

Гюнтер прервался, предложив поесть. Люди снаружи продолжали нести службу, время от времени заходя в хижину, чтобы на ходу проглотить пару бутербродов. Им всем было около шестидесяти, и все они явно подчинялись Моргену.