Дочь Востока. Автобиография - [54]

Судить, какое имущество нажито праведным, а какое неправедным путем, при помощи давления, влиянии, злоупотребления служебным положением, надлежало, разумеется, военным. Естественно, об участии владельцев неправедного имущества в выборах не могло быть и речи.

Военная администрация получила в руки еще один инструмент произвольного давления, ибо выбирать можно было, пользуясь весьма широким набором критериев. Обжаловать решение военных можно было, лишь обратившись к ним же, в учрежденный для этого трибунал. У тех, кто выражал желание сотрудничать с режимом, сложностей, разумеется, не возникало.

Возглавила список дисквалифицированных политиков моя мать, хотя членом парламента она была всего три месяца. Ей пришлось снова и снова появляться в этом пресловутом трибунале, ибо режиму все не удавалось сформулировать убедительных обвинений в ее адрес и слушание дела все время откладывалось. Но самую крупную цель осенью и зимой 1977 года представляла, разумеется, репутация отца.

Бхутто использовал государственные средства, чтобы покупать мотоциклы и велосипеды для сотрудников аппарата своей партии! Бхутто установил кондиционеры в своих домах в Ларкане и в Карачи за счет правительства! Бхутто использовал наши посольства за границей для покупки посуды и одежды для себя и семьи за государственный счет! В адрес отца сыпались обвинения в коррупции, злоупотреблениях, даже в уголовных преступлениях. Естественно, трудно все это опровергнуть, находясь за решеткой, тем более что для пущей гарантии военные арестовали и личного секретаря отца. Однако скрупулезная система учета, которую вел отец, оказалась непреодолимой для шестидесяти с лишним заведенных против него дел.

Я нашла все, что надо, чтобы опровергнуть клевету, возводимую на него подконтрольной режиму прессой. День за днем я рылась в семейных счетах, передавала требуемые копии юристам, получала от них указания, что понадобится на следующий день. Отец учитывал каждую мелочь, вплоть до 24 долларов на одежду в Таиланде в 1973 году или 218 долларов на итальянский обойный клей в 1975-м. Я с удивлением обнаружила, что он даже очки для чтения купил за свой счет, хотя охрана здоровья премьер-министра должна предусматриваться законодательством. Наши опровержения, однако, газеты не печатали вовсе, хотя обвинения появлялись на первой полосе. Мы размножали опровержения и распространяли их среди населения.

Мы также составили брошюру, выросшую в книгу под названием «Бхутто, сплетни и действительность». Здесь сопоставлялись клевета и опровергающая ее реальность. Это, конечно, уже было рискованным занятием, ибо любые положительные отклики о моем отце рассматривались военными как «подрывные» и могли повлечь за собой репрессии. Однако материал наш оказался полезным для пакистанских и иностранных журналистов, затопленных пропагандистскими инсинуациями военных. Дел было много, но хотелось чего-то большего.

— Мы должны воззвать к народу, призвать его к действию. К забастовкам, к демонстрациям… — возбужденно втолковывала я партийным лидерам, которые тайком вечерами являлись в снятый нами дом. Но они только жались и кряхтели.

— Погоди, не спеши, надо сначала выработать партийную линию, — твердили они.

Я теряла терпение, как и другие молодые члены партии.

— Давайте пойдем молиться к мазарам, — предложила я, полагая, что режим, который постоянно долдонит: «Ислам, ислам, ислам…» — не осмелится арестовать нас, когда мы молимся над могилами наших святых. Идея понравилась. Члены ПНП стали собираться в мечетях и мазарах по всей стране, чтобы читать Коран и молиться за освобождение моего отца. Но я ошиблась, режим протянул тяжелую лапу и к мазарам.

Аресты и публичные порки продолжались, всего к декабрю 1977 года до семисот случаев. Происшедшее с Халидом Ахмедом, заместителем уполномоченного по Ларкане, проливает свет на то, что произошло с Масудом Махмудом и другими государственными служащими, арестованными, чтобы выбить из них показания против моего отца. Жена его, Азра, рассказала мне, что за Халидом Ахмедом пришли двое, предъявили приказ, подписанный Зией. «Если я тебе завтра не позвоню, значит, что-то неладно», — сказал ей муж, когда его уводили. Звонка не последовало. Когда она обнаружила его наконец через месяц в исламабадской тюрьме, его невозможно было узнать. «Я этого дня никогда не забуду, — говорила она со слезами на глазах. — Лицо серое, губы пересохшие, вокруг рта белый налет запекся. Его пытали электричеством, прикладывали электроды к половым органам. Хотели получить показания на господина Бхутто».

Халид провел в камере-одиночке пять месяцев. Каждый вечер Азра выходила в городской парк, откуда просматривалась плоская крыша тюрьмы. «Ему разрешалась прогулка, полчаса в день. Я часами сидела там, на скамье, чтобы только увидеть, убедиться, что он еще жив».

Жизнь Халида Ахмеда, как, возможно, и многих других, спасла петиция, поданная матерью в Верховный суд вскоре после первого ареста отца, с жалобой на его незаконное содержание под стражей. В ноябре 1977 года Верховный суд подтвердил законность военного положения, заявив, что в этом случае действует «закон неизбежности», соответствующий учению Корана и позволяющий мусульманину употреблять в пищу свинину, если нет иной возможности выжить. Но суд также добавил оговорку о допустимости военного положения лишь на ограниченный период, определив этот период в девять месяцев, необходимых для организации свободных и справедливых выборов.