Дочь Востока. Автобиография - [11]

Тихое, мирное, знакомое мне место. Последняя обитель многих поколений Бхутто, жизнь которых удалась лучше нашей. Здесь мой дед, сэр Шах Наваз Хан Бхутто, бывший премьер-министр штата Джунагад, удостоенный рыцарского достоинства Британской империи за службу в Бомбее до разделения Британской Индии на две страны. Здесь его жена, леди Хуршид. Мой дядя Сикандер Бхутто, его легендарный брат Имдад Али, о котором рассказывают, что, когда он проезжал в коляске по Эльфингстон-стрит, главной улице Карачи, английские леди выскакивали из лавок на него поглазеть. Многие, многие лежали здесь, в земле, которая породила нас и в которую мы возвращаемся после смерти. Отец мой привез меня сюда перед отправкой в Гарвардский университет в 1969 году.

— Ты отправляешься в далекую Америку, — сказал он мне, стоя среди могил предков. — Увидишь много интересного, удивительного, узнаешь много того, о чем раньше не имела представления. Но запомни: что бы с тобой ни случи лось, вернешься ты сюда. Здесь твое место. Здесь твои корни. Все мы здесь, вместе, в земле, давшей нам рождение, принимающей нас после смерти. Прах земной и жаркий воздух Ларканы в твоих костях. Здесь тебя похоронят.

Слезы застилают глаза. Оглядываюсь, ищу могилу отца. Я ведь не знаю, в каком месте его предали земле. Натолкнувшись на его могилку, взгляд чуть было не скользнул дальше: небольшой холмик сухой земли, посыпанной засохшими цветочными лепестками. Мы с матерью опускаемся наземь у изножья могилы. Не верится, что там, внизу, скрыт отец. Опускаюсь на колени, целую землю там, где должны находиться его ноги.

— Прости, отец, если я в чем-то провинилась перед то бой, — шепчу я.

Нахлынуло одиночество. Как и все дети, я воспринимала отца как нечто данное изначально, само собой разумеющееся. Теперь, потеряв его, ощущаю пустоту, которую ничем не заполнить. Однако я не плачу, ибо верю, как и положено мусульманке, что слезы клонят дух к земле и лишают его свободы.

Отец мой заслужил свободу, дорогой ценой достался ему мир. Страдания его в прошлом. «Слава Ему, всего Правителю, — цитирую я суру Йа-Син Священного Корана. — К Нему вы все вернетесь». Душа отца в раю, с Господом.

В аэропорт мы возвращаемся еще более запутанным и изнурительным маршрутом, но встречает нас тот же экипаж, так же торжественно. И так же нас обыскивают при въезде в Сихалу, те же ободранные комнаты ждут нас в конце пути. Однако мною овладевает ощущение умиротворенности, новой уверенности в себе.

Не сдаваться, не отступать перед трудностями. Бороться против превосходящих сил врага и победить. В сказках, которые отец рассказывал нам, детям, добро всегда торжествовало над злом.

«Используешь ты возможность или упускаешь ее, действуешь по первому побуждению или обдумываешь, храбр ты или робок, буен или кроток, — выбор твой, выбор всегда за тобой, — говорил он нам. — Вы определяете выбор своей судьбы».

Теперь, в охватившей Пакистан тьме военной диктатуры, дело отца стало моим делом. Стоя над могилой отца, я ощутила, как его убежденность стала моей, и поклялась, что не успокоюсь, пока демократия не вернется в Пакистан. Я пообещала ему, что не дам угаснуть разожженному им огню надежды. Он стал первым лидером страны, говорившим от лица народа, болевшим за народ, а не за его военную или аристократическую верхушку. И я должна продолжить его дело.

Когда нас с матерью, совершивших сойем, везли обратно в Сихалу, солдаты забросали гранатами со слезоточивым газом собравшихся в нашем саду на Клифтон, 70, для чтения молитв за душу отца. Не удовольствовавшись этим, они подожгли навес над двором. Люди разбегались, задыхаясь, кашляя, прижимая к себе книги Священного Корана.

ГОДЫ НЕВОЛИ

2 УЗНИЦА В СОБСТВЕННОМ ДОМЕ

Через семь недель после смерти отца, в конце мая 1979 года, нас с матерью освободили, мы вернулись из Сихалы на Клифтон, 70, в наш дом в Карачи.

Все здесь по-прежнему и все не так. «Зульфикар Али Бхутто, адвокат». Латунная табличка с такой надписью висит на стене у входа в дом. Над нею другая табличка, потемневшая от времени с именем деда: «Сэр Шах Наваз Бхутто». Бабушка моя выстроила этот обширный двухэтажный особняк сразу после моего рождения, в 1953 году, и я с сестрой и братьями росла в нем, овеваемая приятным охлаждающим ветерком с Аравийского моря, раскинувшегося всего в четверти мили от дома. Кто мог бы тогда предвидеть разыгравшуюся здесь теперь трагедию, свалившиеся на нас удары судьбы?

Каждый день раскаленная пустыня Карачи выплескивает в наш сад, в котором растут кокосовые пальмы, манговые деревья цветут красные и желтые цветы, сотни плачущих людей, желающих выразить соболезнование семье своего погибшего вождя. Еще сотни терпеливо ждут за воротами. Мать соблюдает иддат, выйти к ним не может, высылает меня.

Наш кошмар на фоне привычной домашней обстановки кажется еще более противоестественным. Прислуга сообщила нам, что за два дня до казни отца в дом во второй раз ворвались военные, обыскали крышу и сад, вскрыли сейф матери, перерыли одежду в шкафах отца. «У вас есть ордер на обыск?» — спросил у них один из слуг, памятуя о конституционных правах, на что возглавлявший группу офицер заявил: «У меня есть приказ обыскать ваш дом, я выполняю приказ, и ордер мне не нужен». Рылись они десять часов, забрали множество писем из моей спальни, унесли два чемодана товарных накладных и кассовых чеков, которые я собрала, чтобы опровергнуть обвинения режима во взяточничестве, облыжно выдвинутые против отца.