Дочь Востока. Автобиография - [13]

Когда Зия на следующий день узнает о нашем решении, его нервы не выдерживают. Он повторяет ход 1977 года, отменяет выборы и снова посылает солдат в наш дом. Ночью меня будит взволнованная прислуга: «Дом окружают солдаты». Я быстро бросаю в ванну все наиболее существенные документы: партийные списки, письма, списки арестованных, поджигаю их. Ни к чему облегчать работу наших гонителей. Через несколько минут солдаты ворвались в дом, и вот нас с матерью уже выводят под дулами винтовок, отправляют в Аль-Муртазу, наше сельское имение в Ларкане. Там мы проведем шесть месяцев.

Я шагаю коридорами Аль-Муртазы. Хотя моя мать уже в девятый, а я в седьмой раз под арестом с момента военного переворота, я все еще не могу привыкнуть к изоляции. Каждый раз, когда меня отрезают от живой жизни, во мне заново вспыхивает гнев. Возможно, играет роль возраст, мне двадцать шесть. Но не думаю, что реагировала бы иначе в любом возрасте. Особенно когда речь идет об Аль-Муртазе.

Аль-Муртаза — сердце нашей семьи. Сюда мы возвращаемся из любого уголка земли, чтобы провести зимний отдых, отпраздновать Эйд в конце священного месяца Рамазана, день рождения отца, чью-нибудь свадьбу, порадоваться по случаю рождения ребенка или разделить скорбь близких по случаю кончины родственника. Много наших родственников живет на землях, которыми семья владеет уже на протяжении столетий. А теперь правящий режим превратил Аль-Муртазу в тюрьму для меня и матери.

Западным средствам массовой информации объявили, что мы «под домашним арестом». Но эта информация неточна. Обычно состоящего под домашним арестом в Пакистане посещают родственники и знакомые, журналисты, он пользуется местным и междугородным телефоном, изредка может даже ненадолго покинуть дом. Аль-Муртаза же превратилась для нас в настоящую тюрьму, в которой действовали тюремные правила. Телефон отключили. Выход за территорию участка запретили. И никому не разрешали нас навещать, лишь изредка Санам.

Дом снаружи участка и на его территории окружен боевиками пограничных сил из военизированных группировок племени патанов, из северо-западной пограничной провинции. Во времена отца посты были установлены, чтобы оградить территорию от проникновения извне, а сейчас целью охраны стала изоляция его вдовы и дочери. Зия хотел, чтобы страна и мир забыли даже это имя — Бхутто.

Газеты страны едва упоминали это имя. С 16 октября, когда Зия отменил вторые выборы и арестовал нас с матерью, он добавил к длинному списку запрещений и ограничений и строгую цензуру. Согласно приказу № 49, редактор, допустивший опубликование материалов, признанных опасными для «суверенитета, целостности и безопасности Пакистана, для морали и общественного порядка», приговаривался к десяти ударам палкой и двадцати пяти годам тюремного заключения строгого режима.

Газету нашей партии «Мусават» с тиражом свыше 100 тысяч экземпляров в одном лишь Лахоре, закрыли, ее печатные станки захватили. Остальным газетам пригрозили в случае неповиновения закрытием или прекращением доступа к подконтрольным правительству типографиям и рекламодателям. Не допускалось также упоминание наших имен в неругательном контексте. Если военный цензор считал материал хоть в какой-то степени «подозрительным», он мог изъять его, и газета выходила с белым пятном. Иногда газеты пестрели пустыми колонками. Журналисты употребляли этот прием, чтобы дать понять читающей публике, что интересный материал изъят военной цензурой.

Сила ПНП заставила Зию ужесточить репрессии. С момента введения военного положения в 1977 году любой, участвующий в политической деятельности, подлежал публичной порке и тюремному заключению. Но лишь 16 октября 1979 года все политические партии были объявлены незаконными. Явная попытка сломить поддержку населения политике моего отца. «Все политические партии в Пакистане со всеми их организациями, группами и фракциями… прекращают свое существование», — говорилось в приказе военного положения № 48 генерала Зии уль-Хака. Любой член политической партии, любой, кто назовет себя таковым даже в частном разговоре, подлежал четырнадцати годам строгого режима с конфискацией имущества и двадцати пяти ударам палкой. С этого момента запрещалось любое упоминание о ПНП в средствах массовой информации, если оно не сопровождалось определением «более не существующая». Мы с матерью стали «более не существующими» лидерами «более не существующей партии в стране исчезнувшей демократии».

Пожелтевшее фото деда на конференции Индийского круглого стола в Лондоне, 1931 год. Фотоснимки ежедневных праздников по случаю дня рождения отца. Много документов истории нашей семьи хранится в Аль-Муртазе, здесь ее корни. Здесь родились отец и три его сестры. Роды принимала акушерка из близлежащей деревни. Дед выстроил специальные помещения для родов на женской половине. Хотя древние постройки не сохранились, дух дома живет уже века.

Вход в дом окаймляют белые и голубые плитки с изображениями мужчин и женщин Моенджодаро, высокоразвитой цивилизации, процветавшей в долине Инда за 2500 лет до нашей эры. Ребенком я думала, что город называется «Мундж Джо Деро», что на