Дочь Великого Петра - [119]

Еще была у него, как мы знаем, страсть к Фридриху II. Он благоговел перед «величайшим героем мира» и готов был продать ему всю Россию. Ему были известны имена всех прусских полковников за целое столетие.

Фридрих основывал свои расчеты на этом своем слепом орудии в Петербурге. Он надеялся также на жену Петра Федоровича, отец которой состоял у него на службе. Говорили даже, что, когда он пристраивал ее к русскому престолу, она дала ему слово помочь Пруссии. Но в этой женщине ошиблись все, кто думал сделать ее своим орудием.

Великая княгиня Екатерина Алексеевна, которая было только годом моложе Петра Федоровича, родилась в Штеттине, где ее отец был губернатором. Когда ей минуло пятнадцать лет, ее мать, снабженная наставлениями Фридриха II, привезла ее в Петербург. Через год она была обвенчана, вопреки предостережениям врачей насчет болезненности жениха, вопреки ропоту духовенства — Петр Федорович приходился ей двоюродным братом по матери. Почти девочка, из «крошечного» немецкого двора она попала в глубокий омут козней. Ее окружили распри царедворцев, осложненные борьбой с Фридрихом, подозрительность императрицы, разжигаемая фаворитами, и раздоры с мужем. Через несколько лет после брака муж открыто высказывал ей свою ненависть.

В течение восемнадцати лет Екатерина Алексеевна одна выдерживала борьбу со всеми, начиная с Бестужева, который, как мы видели, сначала негодовал на нее и тотчас выпроводил ее мать домой.

Уже тогда великая княгиня говорила:

— Как скоро я давала себе в чем-нибудь обет, то не помню, чтобы когда-либо не исполнила его.

Тогда же она сказала себе:

— Умру или буду царствовать здесь!

«Одно честолюбие поддерживало меня», — признавалась Екатерина; «и оно все преодолевало», — подтверждают посланники держав.

Удалившись от большого двора, сторонясь мужа, великая княгиня в своем невольном уединении много училась и наблюдала. Ей скоро надоело чтение романов, она взялась за историю и географию. Ее стали увлекать Платон, Цицерон, Плутарх и Монтескье, в особенности же энциклопедисты и именно Вольтер, которого она называла своим «учителем». У нее была книжка в кармане, даже когда она каталась верхом — ее любимое занятие. Сильно подействовал на нее Тацит.

Она стала полагаться лишь на себя и не доверяться людям. Она во всем доискивалась причин, так что посланники прозвали ее «философом». Цесаревна научилась притворяться. То лежала больной при смерти, то танцевала до упаду, болтала, наряжалась, разыгрывала смиренницу, угождала императрице и ее фаворитам, подавляя отвращение к мужу.

Она выказывала любовь ко всему русскому, даже соблюдала посты, скоро много узнала о стране, научилась говорить по-русски в совершенстве, вскакивала даже по ночам, чтобы долбить русские тетрадки.

К описываемому нами времени уже выяснялось блестящее будущее. Петр терял уважение окружающих и возбуждал к себе недоверие русских; даже враги Екатерины не знали, как отделаться от него. Великая княгиня была лишена даже материнского утешения. Когда у нее в 1754 году родился сын Павел, Елизавета Петровна тотчас же унесла ребенка в свои покои и редко показывала его ей.

Это увеличивало сочувствие, которое наследница престола приобретала с каждым днем. Ее уже уважали и противники. Подле нее образовался кружок приверженцев из русских. Ей тайком предлагали свои услуги даже Шуваловы и Разумовские. К ней повернулся лицом сам Бестужев, ненавидевший друга Фридриха — Петра.

Такое было положение «молодого двора» вообще и в частности великой княгини Екатерины Алексеевны в придворных петербургских сферах. Даже самые ловкие и юркие придворные чувствовали себя в положении пловцов посреди реки, недоумевающих, к которому берегу им пристать. Наружное спокойствие водной поверхности у обоих берегов казалось им зловещим и могущим скрывать глубокий омут.

Положение это было обострено до крайности в то время, когда в великосветских гостиных Петербурга разыгралась таинственная история, которая послужит предметом последней части нашего правдивого повествования.

Часть третья Мертвая петля

I Доклад камердинера

Что ты за вздор болтаешь?

— Не вздор, ваше превосходительство, а только докладываю, что на дворе гуторят, и не было бы нам оттого какого лиха… Доложить ведь отчего не доложить, а там как прикажете.

— Что же мне приказывать?

— Розыски прикажете учинить или запрет об этом говорить положите, ваша барская воля.

— Да откуда это пошло? Кто такой слух лживый пустил?

— Разно говорят, ваше превосходительство… Одни бают, что Егорка кучер в кабаке от прохожего слышал, а другие, что странник в людскую заходил, поведал.

— Странник?

— Странник, ваше превосходительство, из тамошних мест.

— А ты спрашивал Егора?

— Спрашивал.

— Что же он?

— Исклялся, проходимец, что ничего не слыхал, никакого прохожего не видел и в кабаке не был.

— А пьян ежедневно?

— Точно так, ваше превосходительство.

— Где же он напивается?

— Я ему это тоже в линию ставил, а он, охальник, несуразное говорит.

— Что же несуразное?

— Николи, говорит, я пьян не бываю.

— Вот как. Вели-ка всыпать ему полсотни горячих.

— Слушаю-с.

— А странника-то видел?

— Никак нет, ваше превосходительство, бабы болтают.