Дочь степи. Глубокие корни - [87]

Организованная в Казани татарская бригада, сражалась с врагами революции, продвинулась за Оренбург и Казахстан. Она приняла участие в борьбе с алашордынцами, вместе с революционерами молодой Бухары билась против эмира.

В этой татарской бригаде находился и Салахеев. Вскоре после победы над бухарским феодализмом и бегства эмира штаб татарской бригады за какую-то провинность отдал Салахеева в руки Реввоентрибунала. Распространился слух, что дело серьезное и что парень будет расстрелян. Но в это время полки бригады были переброшены через Ташкент на Семиреченский фронт. Салахеева не расстреляли. Он остался в тюрьме. Долгое время после этого он был вне рядов партии.

Эта история оставила в жизни Салахеева тяжелый след, мучила его, как глубокая, незаживающая рана. Во время партийной чистки, при выдвижении его кандидатуры на какую-нибудь работу всегда выплывала эта история.

Это было трагедией Салахеева, и потому, когда на суде ему задали вопрос о бухарском событии, он воскликнул:

— Нет, нет! Это ошибка! И здесь я жертва интриг!

Салахеев заговорил о «четырнадцати» и «двадцати четырех», то и дело упоминал имена Гайнетдинова и Шарафия, пытался бросить на них тень. Он разгорячился, разволновался. Этим он умалял вескость своих слов и создавал такое впечатление, будто именно бухарская история занимает центральное место в его биографии.

Заседатель, сидящий слева от председателя, повернувшись к судье, сказал:

— Я попросил бы допросить Гайнетдинова.

Метранпаж встал. В немногих словах, произнесенных несколько сердитым тоном, он разбил всю хитроумную постройку Салахеева.

— Дело было так, — начал он. — В то время, когда Салахеев, попав в историю, должен был быть судим Реввоентрибуналом, я бился на колчаковском фронте в рядах Пятой армии. По распоряжению товарища Фрунзе я был переведен на Туркестанский фронт, в Среднюю Азию. В это время Салахеев был уже исключен из партии. Как я мог, живя в Сибири, участвовать в бухарских делах? Это очередная ложь Салахеева.

Гайнетдинов на секунду умолк, а потом продолжал:

— Здесь Салахеев впутал имя товарища Шарафия. В двадцатом году Шарафий был послан из Москвы в Туркестан с восточным поездом. В момент истории Салахеева Шарафия в Средней Азии не было. Он присоединился к нам только в Семиречье. Следовательно, как могло случиться, что Салахеев был арестован благодаря интригам Шарафия? Это также его ложь. Действительно, я всегда бранил Салахеева, но только не с точки зрения группы «четырнадцати» или «двадцати четырех», а прямо говорил, что он плохой большевик. Здесь не место ссылаться на какие-то интриги, — закончил Гайнетдинов.

XXXVII

События нарастали.

По ходатайству прокурора в зал суда ввели новую свидетельницу — жену обвиняемого Иванова Александру Сигизмундовну.

Ее появление вызвало среди публики большой интерес, а показания всех ошеломили.

Когда-то ходили слухи, что она в девятнадцатом году, желая спасти мужа, спуталась с Салахеевым. Потом об этом забыли, но стали поговаривать о ее романе с Хасановым. Некоторые утверждали, что она чуть ли не одновременно пользовалась большой благосклонностью Валий-бая и его сына — красавца, спортсмена Мустафы. Потом Александра Сигизмундовна вышла замуж за Иванова, но с Хасановым и Салахеевым знакомства не прервала, а, наоборот, скоро сумела связать мужа и бывших любовников узами тесной дружбы.

Со стороны могло показаться, что она жила с мужем очень мирно, в полном согласии, но в первую же ночь после ареста Иванова случилась странная вещь — Александра Сигизмундовна исчезла. Стали наводить справки, расспросили родственников. Никто ничего не знал. Она была женщиной взбалмошной, трусливой, и потому знакомые на расспросы отвечали:

— На нее, наверно, сильно подействовал арест мужа, и она что-нибудь над собой сделала. Может, бросилась в воду.

Но это предположение оказалось ошибочным. На одиннадцатый день своего исчезновения Александра Сигизмундовна вернулась. Добровольно пошла к Паларосову и заявила:

— Я жена Иванова. Допросите меня. У меня много материалов.

И действительно рассказала много интересного.

Кончив допрос, Паларосов спросил:

— Почему вы скрывались? Почему вернулись и почему после возвращения решили во всем сознаться?

Женщина ответила не сразу. Некоторое время она сидела погруженная в глубокие размышления и наконец заговорила:

— Я думала, что сойду с ума… В девятнадцатом году казанская Губчека расстреляла моего любимого мужа, с которым я прожила всего три месяца. Если вы просмотрите список расстрелянных, найдите имя Казимира Вишневского… После его расстрела я свалилась. Достаточно было мне услышать слово «Чека», увидеть наган — и я лишалась чувств. Неожиданный стук в дверь приводил меня в трепет. Мне всегда казалось, что идут с обыском, арестуют, убьют… Я несколько лет прожила с Ивановым, но от этой болезни не оправилась. Когда его арестовали и ночью сделали обыск, я чуть не сошла с ума. Ничего не соображая, села я в поезд и уехала к сестре в Москву. Но куда могла я скрыться? И можно ли скрыться от самой себя? В Москве я прожила несколько дней. Сестра посоветовала: «Не влачи такую жизнь. Сознайся во всем. Едва ли тебя расстреляют, но зато успокоишься наверняка». С этим советом она проводила меня в Казань. Я была больше не в силах терпеть вечный страх. Решив: будь что будет, — пришла к вам…