Дочь степи. Глубокие корни - [51]

— Так и знал! Так и знал, что Гимадий что-нибудь напутает! А ты зачем писал все его враки?

Паларосов удивился вспышке старика.

— Не волнуйся, старик. Я на то и послан, чтоб записывать все показания. Давеча записал слова Гимадия, а теперь твои, — пояснил он.

Но старик не сдавался:

— Мои — это другое дело! Мои слова пиши, а его не надо! Ведь он без толку языком треплет.

— Скажите же, какие отношения существовали между Фахретдином Гильмановым и Садыком Минлибаевым? — повторил следователь.

— Ты сперва послушай меня, а потом сам увидишь, какие были между ними отношения. Царя свергли, а земли не дали, сыновья наши с фронта не вернулись. Народ как соберется, так ругается. Тут приехал Садык, разъяснил все крестьянам и солдатам и отобрал у помещика все угодья. Садык был нашим первым указчиком, а Фахри — первым большевиком-комиссаром во всей волости. Вот и реши: кто они — враги или друзья? Ты человек умный, рассуди теперь!

И, не дожидаясь ответа, старик продолжал:

— Ты и сам был на фронте и, наверно, знаешь, как мой сын, погибший под Перекопом, писал, что отряд Фахри завоевал большую известность и сам Фрунзе в приказе сказал, что первым татарским крестьянским отрядом является акташевский отряд, отряд Фахри… Так-то вот… Прежде мы в деревне Акташеве жили, — пояснил он. — Как только узнали, что чехи заняли Самару и перерезали коммунистов, так и поднялись, как один. Из одной нашей деревни пошли двести человек, из них двадцать женщин было да семь стариков. Много тут помог Садык, а Фахри был нашим командиром… Ну, враги они иль друзья? А что делал тогда твой Гимадий? Я ему тогда говорил: пойдем, мол, с красными, там, мол, наше место, — а он и не двинулся, так и остался у белых. Вот ведь кто твой Гимадий!

— Джиганша-бабай, отчего ты на меня так сердишься? — улыбнулся Паларосов.

— Ишь сколько бумаги испортил, пока записал слова Гимадия, а мои писать ленишься. Вот за это и сержусь.

— Нет, бабай, я и твои слова записываю.

— Смотри же, хорошенько пиши! Из Акташева, мол, двести человек пошли, да женщины и старики не остались, и сам товарищ Фрунзе в приказе написал, что акташевский отряд — первый татарский крестьянский отряд. Акташевцы немало крови пролили за Советы и красную Татарию, а больше всех в этом деле старались Садык и Фахри. Запомни это.

Кончив свое показание, Джиганша ушел. После него следователь допросил Шенгерея и Нагиму. Из вопросов Паларосова Нагима поняла, что он ждет какого-то разъяснения, что подозрение против Садыка в нем не уменьшается. Нагиму обуял страх. Наконец она не выдержала, посадила своего грудного ребенка на колени к Айше и побежала к кузнице.

VIII

Но ей долго бежать не пришлось.

На краю оврага сначала показались два удилища, потом две головы — одна в красноармейском шлеме, другая в серой фуражке — и наконец вынырнули две мужские фигуры. Один из них был Шаяхмет, а другой, высокий, худощавый мужчина, одетый в синюю рабочую блузу, с глубоким шрамом на лбу — Садык. Нагима бросилась к ним.

— Отчего так долго задержался? — встревоженно спросила она, схватив мужа за руку.

— А ты зачем так струсила? — с ласковой усмешкой сказал Садык.

— Струсишь! Тут чего только на тебя не наговорили! Рагия утверждает, что тебя непременно арестуют.

Садык весело расхохотался.

— Глупая! Кто и за что меня арестует?

Нагима, несколько успокоенная ответом мужа, внимательно посмотрела на него и ахнула:

— Фу! Или ты в трубу лазил? Смотри, измазался, как шайтан. Оботри хоть лицо, а то весь в саже.

— Уголь в кузнице очень плохой, так и летит, — пояснил Садык, вытирая лицо носовым платком.

В это время с криком «Папа! Папа!» к Садыку подбежали двое босоногих мальчиков лет восьми-десяти. При виде длинных удилищ они запрыгали вокруг отца:

— Мне! Мне!

Меньшему из сыновей — Куручу — Садык дал удилище подлиннее, а старшему — Хасану — покороче.

Куруч, обрадованный подарком, вприпрыжку побежал к реке, а Хасан, насупившись, глотая подступившие слезы, вымолвил:

— Чем такое приносить… лучше не надо.

— Так говорить не годится, Хасан. Ведь Куруч маленький, а ты большой и сможешь короткое удилище закинуть дальше, чем он, — успокоил его отец.

Пристыженный Хасан двинулся за братом.

Пока Садык мирил детей и разговаривал с женой, Паларосов допрашивал Рагию. Вначале она путала, под конец твердо заявила:

— Сама, своими глазами, видела, как они подрались у наших соседей. У Садыка из глубокого шрама на лбу струей текла кровь. Уж мы бились, бились, насилу ее остановили.

Увлеченная собственным рассказом, Рагия и не заметила, как выпалила:

— Кто же другой, как не Садык, сделал это дело? Он всю жизнь был отчаянным драчуном.

В это время в избу вошел Садык и, едва переступив порог, спросил:

— Вы меня вызывали?

Рагия вышла. Садык сел на ее место и закурил папиросу.

В результате собранных материалов Паларосов пришел к убеждению в виновности Минлибаева, но все же в душе ему хотелось обнаружить какой-нибудь факт, который разрушил бы это убеждение и доказал невиновность Садыка.

Он начал допрос по шаблону. Записал имя, фамилию и, только когда на вопрос о профессии получил ответ «химик», удивленный, остановился: