Дочь степи. Глубокие корни - [20]

Теперь старый Юнес начал резать мясо. Длинноволосый джигит, сидевший по другую сторону бая, тоже достал из кармана перочинный нож и стал помогать старику. Остальные приступили к еде. Но Юнес с джигитом не забывали себя. Их рты не переставали двигаться, лучшие, жирные куски исчезали с поразительной быстротой.

Несколько минут руки, зубы двигались безостановочно в полной тишине. Когда груда мяса исчезла и на блюде остались считанные куски, первым опомнился «отец конских пастухов». «Насытился!» — молвил он и начал обтирать жирные руки о голенища сапог. Остальные поняли намек: проглотив напоследок большие, жирные куски, перестали жевать.

Бай придвинул блюдо к себе и предложил гостю отведать еще мяса. Гость отказался. Тогда хозяин стал оделять тех, кто толпился у дверей. Очередь угощения и величина куска зависели от положения каждого.

Сарсембай медленно, с выбором взял в руку пять кусков мяса и сказал:

— Мой чабан, поди сюда.

Подошел, прихрамывая, старый Кучербай и протянул правую руку, но бай сказал:

— Открой рот.

Кучербай с набитым ртом отошел. Больше ему мяса не полагалось. Бай снова взял несколько кусков.

— Батрак мой, поди сюда.

Поднялся долговязый Джолконбай и, проглотив свою долю, отошел к двери.

Далее последовало угощение нескольких соседских джигитов. У входа, не отрывая горящих глазенок от блюда, сидел давешний враг Гельчечек, голый, черномазый мальчуган. Он, всем своим существом переживая этот момент, следил за тем, как жирные куски мяса исчезали во рту у взрослых. Его охватывал страх при мысли, что он не получит ни кусочка, что взрослые съедят все. Но бай вспомнил и его.

— Эбеш, поди сюда, — позвал он.

Бай держал в руке столько мяса, что было сомнительно, поместится ли оно все во рту ребенка. Мальчуган пулей метнулся к Сарсембаю и раскрыл рот. Бай, под дружный хохот присутствующих, до отказа набил рот мальчугана мясом. Мальчуган не мог пошевелить языком, с углов губ потек жир, глаза выпучились, он чуть не задохся и все же не сдался, молча вернулся на свое место и с большим трудом, не обращая внимания на смех взрослых, проглотил угощение. На блюде остались кусок джаймы и несколько кусков мяса. Бай протянул блюдо тукал:

— Отдайте старой Минди.

Полоумная старуха целый день работала и теперь дремала от усталости. Слова бая ее мгновенно разбудили.

Потом в чашах вместимостью до двух-трех стаканов подали крепчайший бульон. Этот бульон был очень вкусный и питательный. Бай сделал три глотка и передал чашу Арсланбаю. Гость только пригубил. Сидящие за табном все были сыты и не могли уже решиться ни на один глоток. Зато толпящиеся у дверей старались не оставить в чаше ни одной капли.

Выпив бульон, все совершили молитву.

Подростки, детвора, работники, соседские джигиты ушли. Оставшиеся выпили по чашке кумыса и примостились кто на подушках, кто на ковре, кошме, кто растянулся на земле вокруг очага. Рыгая, поминая при этом имя божье, сплевывая, опять рыгая, — кто, взяв щепотку насбаю, кто, затянувшись папиросой, — начали бесконечную беседу, пересыпанную шутками и меткими словечками.

После повествования Арсланбая о ссылке, после рассказов Сарсембая о межродовых распрях самыми интересными оказались рассказы старого Юнеса. Он увлекательно рассказывал, как угонял на своем веку целые стада, принадлежавшие враждебным племенам, а главным образом колонистам, «осевшим на землях казахов», как находил и отнимал у конокрадов похищенных коней. Богатая мимика его сурового лица и блеск маленьких раскосых глаз придавали его то веселым, то страшным рассказам особую живость.

XXIV

Снаружи послышались голоса, прозвенел серебристый смех Карлыгач-Слу. Никто из собеседников не придал этому значения, но гость понял, что девушка зовет его. Однако он не мог расстроить беседу, встать раньше старших и потому остался на месте, дожидаясь удобного момента.

Вдруг раздался торопливый конский топот, он оборвался у самой юрты. Кто-то, не слезая с лошади, крикнул:

— Умер… Дженаза…

Собеседники привстали, прислушались, по голос уже умолк, конский топот возобновился и замер вдали.

Беседа расстроилась. Все напряженно ожидали.

— Что случилось? Подите узнайте, — ни к кому в частности не обращаясь, приказал бай.

Самым молодым из присутствующих был длинноволосый джигит. Он поднялся, но выйти не успел — дверь распахнулась, торопливыми шагами вошла Карлыгач-Слу в бархатном бешмете с узкой талией, обшитом на груди позументом, в продолговатой каракулевой шапочке, также отделанной позументом, и сообщила:

— Мы с Айбала-джинги стояли около привязанного жеребца. Со стороны Озон-Куля примчался верховой. Он сказал: «Сегодня на заходе солнца преставился старейший рода Найманов Байтюра-мирза. Опечаленный брат его Якуп и вдовая байбича Рокия, послали меня известить род Сарманов. Завтра в полдень дженаза». И ускакал дальше, чтобы оповестить других.

Новость прозвучала как гром. На некоторое время все застыли в молчании, без движения, будто черная смерть, похитившая их врага Байтюру, влетела в юрту.

Первым опомнился длинноволосый джигит:

— Да будет проклят твой отец! Довольно иссушил ты народа! Место тебе в аду! — выругался он.