Дочь Сталина - [63]

Светлана не осуждает отца. Даже пытается то и дело оправдывать его. Но ее воспоминания — одно из ярких доказательств того, что к старости характер Сталина не смягчился. Наоборот — он стал еще более жестким, нетерпимым, злым.

 — Сионисты подбросили тебе твоего муженька! — упрекал он дочь.

Светлана робко возражала: «Папа, да ведь молодежи это безразлично, какой там сионизм?» Но Сталин в это время уже не терпел никаких возражений: «Нет, ты не понимаешь! Сионизмом заражено все старшее поколение, а они и молодежь учат».

«Спорить было бесполезно, — грустно признается Светлана. — Он был предельно ожесточен против всего мира. Он всюду видел врагов. Это было уже патологией. Это была мания преследования от одиночества и опустошения». Но на этих же страницах Светлана оправдывает отца: во всем виноват его «двор, свита, прихлебатели». Это они отрезали отца от мира, людей, народа. «Это была система, в которой он сам узник, — пытается убедить нас Светлана. — В которой он сам задыхался от безлюдья, от одиночества, от пустоты».

Когда злобный деспот мучает свою семью и близких, мы испытываем сострадание к несчастным. Когда в руки тирана и его палачей попадает целый народ — это трагедия, катастрофа. К старости психическое состояние «вождя народов» усугубилось, появилась мания преследования — и по стране прокатилась новая волна арестов. В 1948 году разгорелась и новая кампания против «космополитов». Кажется, Светлане не приходит в голову, что эти явления как-то связаны между собой — события в стране и ухудшение здоровья отца.

Тогда, в 1948 году, она была поглощена своими страданиями и обидами. После злополучного «отдыха» с отцом дочь несколько дней приходила в себя. «Рядом с ним было трудно, затрачивалось огромное количество энергии, — жаловалась она. — Мы были очень далеки. Мы это понимали оба. Каждый жаждал уйти к себе домой, уединиться и отдохнуть друг от друга. Каждый был обижен, грустил и страдал — почему жизнь такая дурацкая? Каждый из нас обвинял в этом другого».

«Мой Юрочка лучше всех!»

Почему же так быстро распался первый брак Светланы? Друзья и близкие называют несколько причин. Едва ли решающую роль сыграло недовольство Сталина. Если бы между супругами царили мир и согласие, отец со временем смягчился бы.

И Василий вскоре невзлюбил Григория, хотя еще недавно они были друзьями. Может быть, за то, что в квартире молодоженов толпились родственники Григория, вечно о чем-то просящие и хлопочущие — пристроить детей, получить теплое местечко, протекцию. Якобы из-за этого вскоре начались ссоры между Светланой и мужем.

И Василий, и Светлана очень чутко, как барометры, улавливали фальшь, искательство и алчность своего окружения. Они не любили, когда их пытались использовать в корыстных целях. Большой клан Морозовых очень обрадовался удачной женитьбе Григория. С первых дней они одолевали Светлану бесконечными просьбами. И это тоже стало причиной развода.

Близкие и друзья замечали, что Светлана с каждым годом теряла веру в искренность и бескорыстие по отношению к себе. В отместку и она научилась относиться к людям как ко временным развлечениям, игрушкам. А игрушки можно и менять, и выбрасывать, не очень-то с ними церемонясь…

В один прекрасный день ничего не подозревающего Григория Морозова охрана не пустила в Кремль. Этим ему дали понять, что он больше не принадлежит к кремлевскому семейству. Потом Василий взял паспорт сестры и поехал в загс. А вернулся уже с чистым паспортом, словно она и не бывала замужем. Так свершился развод по-кремлевски.

Снова Светлана живет одна в пустой мрачной квартире в Кремле, похожей на склеп. Снова жалуется на одиночество и тоску. Вместо Никашидзе появился новый комендант и управитель, такой ретивый и исполнительный, что даже книги из библиотеки отца выдает Светлане не иначе как «под запись». Это не дом, а казенное учреждение. А ей так хочется домашнего уюта, тепла, дружеского общения.

«Эти годы — 1947–49, были очень тоскливыми, — вспоминала Светлана. — Я жила совсем изолированно. Каждый шаг мой был поднадзорен — хотя М. Н. Климов уже давно не ходил за мной по пятам. Ося рос на даче, деревенским дикарем, и я иногда по целым неделям не видела его. Я ходила в университет, редко в театры, очень часто — в консерваторию. Знакомых у меня было немного — расширить круг их было невозможно.

Дом Ждановых, где я особенно часто стала бывать после смерти А. А. Жданова, казался мне — по сравнению с моей унылой крепостью — очень веселым. Там бывала по воскресеньям молодежь, бывшие одноклассники Юрия Андреевича и университетские друзья.

В моей уединенной, полудикой жизни — это был оазис, мне нравилось там бывать. Молодежь чувствовала себя там вольно. Отец очень любил А. А. Жданова, уважал его сына и всегда желал, чтобы семьи «породнились» («Двадцать писем к другу»).

Юрий Жданов действительно был необыкновенным юношей. В двадцать четыре года он стал кандидатом философских и химических наук, мог сделать карьеру ученого. Но, наверное, по настоянию отца ушел на партийную работу, возглавил отдел науки и вузов ЦК ВЛКСМ.

Общий глас был такой, что именно родители поженили Светлану и Юрия. Но Андрей Александрович Жданов умер в 1948 году, а Сталин видел дочь редко и не вникал в подробности ее личной жизни. Он мог только одобрить выбор. Свахами могли быть мать и тетки Юрия. Кстати, отец сказал Светлане: «Там тебя съедят бабы, там слишком много баб» и предложил поселиться с мужем у него в Кунцеве. Сталин терпеть не мог вдову Жданова Зинаиду Александровну и ее сестер.