Дочь солдата - [34]

Здесь — земля. Ласковая земля! Хочется сбросить ботики и босиком нестись, куда глаза глядят, — по полям в щетине мятой серой стерни, по зеленеющим лугам, по ручейкам, шевелящим светлые травы на своем ложе.

Земля в неустанном труде обновления. Милая, щедрая! И ночью нет ей ни отдыха, ни покоя. Вызвездится небо, вынырнет из черной гряды леса луна и чуть посеребрит вершины деревьев, лужайки… Чу! Легкий шорох. Это, наверное, расталкивая палые прошлогодние листья, тянутся всходы трав, пряча в пазушках листьев будущие цветы. Или почка лопнула, набухшая соками? Или прилетной птахе не спится, и она шевельнула ветку, озирается, не наступило ли утро, не пора ли спеть ей первую песню?

Что ни день, то сочнее, радостнее зеленеют бугры и косогоры, в теплеющих ручьях на течении пружинят стебли калужниц. Мохнатый шмель, перепачканный пыльцой, как мельник мукой, возится, гудит на цветущих вербах. И несет от верб медом…

А какой бодрый пряный дух идет от земли в полдень, на пригреве! Хмелеют от него чибисы, вьются над пашнями, хлопают крыльями, будто в ладоши, и кувыркаются, не зная, чем еще им выразить свое ликованье.

— Тетя, лягушки проснулись! — вопит Верка, сообщая дома потрясающую новость.

Тетя боится лягушек до смерти. Преодолевая отвращение, она читает длинную нотацию, что воспитанные девочки с лягушатами в фартуке не скачут по деревне сломя голову. Потом всплескивает руками:

— Когда ты, детка, загореть успела? Чистый галчонок!

Верка делает по избе крутой разворот, подпрыгнув, чмокает тетю и исчезает с лягушатами в фартуке..

Ей солнышками светят с обочины проселка цветы мать-и-мачехи. Для нее фиалки льют в воздух душистую струйку запаха…

Верке радость не в радость, если не поделиться ею.

Петр Петрович был у себя. «Да, да!»— отозвался он на стук в дверь.

Верка вошла. Ой, куда она попала! Стеллажи, стеллажи… Книг-то сколько! По полу распластана шкура медведя — с когтями, с лобастой мордой, ощеренной белыми клыками. Над диваном ружье, бинокль в чехле, охотничья сумка-ягдташ и походный термос. Висят по стенам чучела бородатого глухаря и краснобрового тетерева. На столе микроскоп и тесно от склянок и колб. Горит спиртовка.

Обложился Петр Петрович бумагами. Повернулся к Верке вместе со стулом, не очень чтобы радушно поглядывал на нее, подняв очки на лоб.

— Что скажешь, Вера?

— Я н-ничего. Я вот…

Верка подала учителю букетик лиловых и синих цветков, теплый от ее ладони.

— Почему без корней? Учишь вас, учишь… Разве годятся твои цветки в гербарий, если они без корней?

— Не годятся, — отступала Верка к двери. — Они не в гербарий, они вам… Вы понюхайте! Прелесть как пахнут!

— Что, что?

Выглядит Петр Петрович сегодня усталым, не брит.

И посветлел он, поднялся из-за стола.

— A-а… вот что! Спасибо, Вера. Я, видишь, закрутился. Нет в нашем колхозе агронома. В общем, я второй год бьюсь, составляю карту почв колхозных угодий. Интереснейшее дело! Взялся за него, думал быстро кончу, а дело взялось за меня. Почвы изучать необходимо. Лишь в зависимости от их состава можно с успехом применять удобрения. Везде наука!.. Извини, гостюшка, увлекся. Ну-ка, сюда пальто. Раз ко мне попала, так просто не выйдешь. Будем пить чай. С выдающимся вареньем! Известно ли тебе, какие бесподобные витушки печет наша Манефа?

Петр Петрович взял из угла швабру и как-то по-особому постучал в пол.

— Сигнализация на грани фантастики!

Пришла сторожиха Манефа — она живет внизу, под комнатой учителя — и принесла поднос с чайником, горкой деревенских булок-витушек.

— И-и… — покосилась Манефа на Верку. — Бестолковые! Покою нет. Ты гони их, Петр Петрович, от себя, не то отбоя не будет.

Петр Петрович потирал руки:

— Удивительных ты фиалок принесла, Вера! Чудо как пахнут!

И подкладывал Верке выдающегося варенья. Смешной и домашний…

Ну вот. Определенно Верке и с разбегу везде не поспеть. Да костер пионерский — опять забота.

Весь мир поделен между пятиклассниками: кому за что отвечать.

Верка отвечает за Германию.

Далеко она от деревни Светлый Двор, эта страна.

Но будь Германия поближе, Верка бы сбегала, опросила всех и каждого:

— Вы что сделали для мира? У нас сбор. Понимаете, о мире во всем-всем мире. Володя мне поручил доложить о том, как в Германии люди борются…

* * *

Кучу хвороста обволок белый едкий чад. Сучья лениво запотрескивали.

Разгоняя чад, вырвался огонь. Хворост захрустел на его зубах: огонь был жаден и неистов.

Языки пламени словно бежали и не могли убежать с сучьев…

Начался сбор — о мире во всем мире.

Все шло, как следует, и довольный Володя, по временам заглядывавший в бумажку — программу пионерского костра, — не скрывал, что сбор удался.

Дядя — его пригласили на сбор — сидел у костра на пеньке.

Осунулся дядя за последние дни: паводок, а как-то плотина себя покажет? Выдержит ли напор буйной Талицы? Ведь у дяди, рассудите сами, партийное поручение.

Под глазами у дяди набрякли мешки, он потемнел от загара, и резче стали выделяться морщины у губ, по щекам.

Верка отметила про себя, как дядя внимательно слушал выступления ребят…

А Веня Потапов опять отличился.

Подошла его очередь — он встал, заложил руки за спину и запел. О трех танкистах, экипаже машины боевой. Одни слова Веня пел, другие, когда переводил дыхание, торопливо выговаривал.