Дочь солдата - [22]

— А плуги, бороны к севу готовы? — спросил Илья Муромец.

— Вы сами знаете, Петр… тьфу ты, оговорился! — Потапов крякнул. По площади прокатился смешок. — Верно, ремонт посевного инвентаря пока подвигается туго. Богатыря бы нам в кузнецы — пошло бы дело! — нашелся Родион Иванович.

— А с сеном как будет? — заволновались в толпе.

— С сеном? — Потапов надел шапку. — С кормами положение, всем известно, серьезное. Но справимся, правление колхоза найдет выход.

Тут из-за саней, где стояла Весна, всполошенно кудахтая, выскочила курица. У ней красный гребень, она хлопала себя по боку одним крылом, подпрыгивала в серых валенках и держала в другом «крыле» большое яичко, выточенное из дерева и окрашенное бронзовой краской.

— Куд-куд-кудах! Куд-куд-кудах!

Ну и Маня! Как кудахчет, до чего здорово у ней получается!

Верка протиснулась поближе, подглядывая из-за саней Наташи за тем, что происходило.

— Ты куда, курочка? — спросил Илья Муромец, поглаживая бороду.

— Куд-кудах! — Маня кудахтала на совесть. — Меня на праздник не звали, меня, рябу, не просили. Сама пришла. Родион-Ванычу яичко принесла. Яичко не простое, золотое! Куд-куд-кудах!

Площадь смеялась. Смеялась от души. И Потапов принужденно улыбался, чертыхаясь вполголоса:

— Черт… Людям — праздник, председателю — все критика. Товарищи! — напряг он голос. — Верно, себестоимость яиц велика. Но, с вашего разрешения, золотое яичко я передам нашим птичницам. Пускай помнят о своей работе. По пятьдесят яиц на несушку за год — это срам! Где ты, Авдотья? Давай сюда. — И под смех, аплодисменты вручил красной от стыда птичнице «золотое» яичко. — Гляди, не кокни: много чегой-то у вас в птичнике яиц бьется. Будет по сто штук на несушку— это «золотое» лично у вас отберу.

— Бя-я! — перед богатырями появился «баран». Рога и точно у него настоящие — бараньи, и шкура на нем баранья.

— Это еще что? — Потапов платком вытер запотевший лоб.

— Бя-я!.. — надрывался баран. — Меня не звали, не просили… бя-я!

— Ты зачем пришел? — деланным басом задал вопрос Илья Муромец.

— Правлению колхоза показаться, чтобы об овцеводстве не забывало, — тихим Ленькиным голосом пролепетал барашек.

Не очень хорошо у Лени получилось, но и ему на площади похлопали.

Тут откуда-то взялся Мороз-Воевода. Он, наверное за ненадобностью, отшвырнул от себя картонную палицу, выхватил из-за валенка кнут, упал в сани к Весне и гаркнул:

— Пошла-а!

Лошадь вскинула морду под расписную дугу, с места ударила вскачь — толпа, охнув, раздалась. Весна ойкала, прикрывала румяное курносое лицо варежкой от брызг из-под копыт. Сани под смех и крики на площади скрылись за околицей.

— Держи его! — заорал Потапов. — Выдерем у Мороза бороду-у!

Следом за санями с Весной и Морозом поскакали, улюлюкая, младшие богатыри, сани Потапова, еще сани с ребятами в масках и костюмах снежинок, снегурок, зайчат…

Верка успела прыгнуть к Потапову и, как Родион Иванович, размахивала руками:

— Держи-и! Держи его!

Да где там: сани у Мороза мчались, словно на крыльях, далеко впереди. Увезет Весну окаянный Мороз-Воевода за темные леса, за синие горы, навеки упрячет в ледяном терему…

Верку захватила погоня. Скрип полозьев, ленты в гриве лошади, щелкающие на ветру, запах конского пота и тулупа Родиона Ивановича, раздолье полей, и голубое высокое небо, и солнце, и лиловые тени от- кустов, мелькающих в снежном вихре по сторонам дороги, — все это слилось в одно ощущение счастья. Ей казалось в ту минуту, что ничего недостижимого нет на свете, если есть сани, летящие вихрем, и тугой жгучий ветер — в лицо.

Из деревни вырвался всадник. Вороной жеребец стлался над дорогой, вытягивался в струнку, поданный вперед властной рукой.

Погоня заметила себе подмогу.

Попридержали коней богатыри — Володя и Веня, растерявшие по дороге щиты и картонные, оклеенные серебряной бумагой шлемы. Родион Иванович ослабил вожжи.

— Кто это? — спросил он.

Верка пожала плечами.

Конник послал своего вороного в обгон саней с Весной и Морозом — по узкой пешеходной дорожке. Жеребец оступился. У всадника упала с головы шапка. На всем скаку он поднял жеребца на дыбы, повернул обратно, перевесясь с седла, подхватил со снега шапку рукоятью плети. И опять, жеребец, храпя, взвился на дыбы, повинуясь всаднику. И опять дробь копыт отдается в ушах…

— Даешь! — Всадник крутил плетью над головой, пригибался к гриве жеребца.

Верка побледнела:

— Это ж дядечка…

— Не может быть! — воскликнул Потапов.

Конник настиг передние сани, на всем скаку выхватил из них Весну, вскинул девушку к себе в седло и, бережно придерживая ее за талию, поскакал обратно.

Он осадил вороного жеребца перед санями Потапова.

Николай Иванович был удивительно хорош сейчас на высоком, не остывшем от скачки коне, с шапкой, едва сидевшей на белых волосах.

— Принимай Весну-красну, председатель!

Но Наташа, блестя глазами, неожиданно грудным голосом проговорила:

— Вот за вами так уж не пропадешь… — обвила руками шею Николая Ивановича, крепко поцеловала его и, вдруг застыдившись, соскочила с седла и побежала к деревне.

Дядя, тяжело дыша, улыбался:

— Если девушки целуют, значит, не все для нас потеряно!