Дочь Рейха - [126]

Сильный приступ тошноты вдруг накатывает на меня.

– Как это – не потерпишь ребенка? Что ты хочешь, чтобы я с ним сделала?

– Неужели ты и в самом деле думала, что я собираюсь растить этого жидовского ублюдка? Смотреть на него и вспоминать все, что было? Нет, Хетти, это невозможно, немыслимо.

– Но ты же сам сказал! Ты сказал маме и папе, что этот ребенок твой. Что ты женишься на мне из-за него. Зачем ты это сделал? Не понимаю. – Темная тень окутывает меня.

– Я хотел защитить тебя, а не ублюдка. Да и вообще, зачем он тебе? В смысле, ты ведь наверняка тоже хочешь… выпутаться из этого поскорее. Чтобы отдаться мне, целиком и полностью. У нас еще будут дети, наши собственные. Много детей.

Он хватает меня за руку и стискивает ее изо всех сил, но я не могу дышать – горло сжалось, я задыхаюсь.

Земля под моими ногами подпрыгивает и переворачивается, в глазах темнеет.

– Хетти?

Зрение возвращается ко мне, я снова вижу озеро.

– Ты в порядке? – Озеро заслоняет от меня узкое лицо Томаса, его глаза с тревогой смотрят на меня сквозь грязные очки. – Ш-ш-ш, – говорит он. – Молчи. Дыши глубже.

Я так и делаю.

Наконец дышать становится легче, и пульс понемногу успокаивается.

– И что же ты хочешь, чтобы я с ним сделала? – наконец спрашиваю я, усилием воли сохраняя спокойствие, не давая себе сорваться в истерику. – В смысле, как я избавлюсь от него, когда он родится? Мы ведь говорим о ребенке. Я что, должна завязать его в мешок и утопить, как котенка?

Никакой ты не спаситель. Такой же ублюдок, как они все.

– Нет, конечно, – смеется он. – Хотя, если честно, мне все равно, что с ним будет, лишь бы его не было. Существуют ведь разные приюты. Как раз для таких нежелательных детей.

– Но что мы скажем людям? Все ведь будут знать, что я беременна. Как мы объясним потом исчезновение ребенка?

– Как угодно. – Его голос вдруг становится грубым. – Скажешь всем, что он умер. С младенцами такое случается. Да он еще может умереть, если нам повезет. И тогда у нас будет одной проблемой меньше.

– Как ты можешь говорить такое? – не выдерживаю я. – Ведь речь идет о беззащитном ребенке. Кроме того, все было совсем не так, как ты думаешь. Вальтер – хороший человек. Мы с ним любили друг друга, а то, что мы сделали, – я сама этого хотела.

У меня опять перехватывает горло. Я не могу больше говорить. Только смотрю на Томаса в ужасе и жду от него хотя бы слова. Только бы он посмотрел на меня сейчас и сказал, что это была шутка, жестокая, неумная шутка. Ведь это же Томас, разве он может быть таким холодным?

Но Томас молчит, на меня не смотрит. Уголки его рта опущены, очки опять сползли с переносицы. Его вид становится мне ненавистным.

Все на свете имеет свою цену.

Рождение ребенка – цена, которую я должна заплатить за любовь Вальтера.

Потеря его – цена, которой требует Томас.

Что же выбрать? Заплатить – значит обречь себя на муки, не заплатить – тоже.

И все же мысль о браке с Томасом, о том, чтобы делить с ним жизнь и постель, наполняет меня ужасом.

Я смотрю на озеро и снова вспоминаю, как Вальтер спас меня из него когда-то.

Лучше бы он дал мне утонуть…

19 апреля 1939 года

– Почему ты избегаешь меня? – Телефонные провода не в состоянии скрыть обиду, звучащую в голосе Эрны. – Я не понимаю, Хетти. Пожалуйста, скажи мне, что я сделала. Если брякнула что-то, что тебя расстроило…

– Ты ничем меня не расстроила.

– Ну тогда так еще хуже – притворяться, будто ничего не случилось!

– Это правда, Эрна. Ты ничего не сделала.

– Тогда почему ты избегаешь меня целых три недели, Хетти? Тебя нет в школе. Я захожу к тебе, звоню. Но ты прячешься от меня, как зачумленная!

– Сейчас весенние каникулы, Эрна!

– Я знаю, но раньше мы встречались и в каникулы тоже!

Я пропускаю провод телефона сквозь пальцы.

– Приходи, – говорю я после недолгого молчания. – Сегодня днем, пока мамы не будет дома. Приходи в четыре.

И вешаю трубку. Скоро она в любом случае все узнает. Мама уже написала в школу, что я не вернусь после каникул.

Так что пусть лучше Эрна узнает все от меня.

Вера впускает Эрну в дом. Вот она поднимается по лестнице, торопливо идет по коридору. Я заставляю себя повернуться лицом к распахивающейся двери – постыдный бугор живота выпирает из-под платья. Затаив дыхание, я жду слов отвращения.

– Хетти?

Она делает ко мне шаг, глядя в лицо. Я инстинктивно прикрываю рукой живот, и ее взгляд следует за моим движением.

– Господи боже!

– Да.

– Так ты поэтому от меня прячешься?

– А что, это почти как чума!

– О Хетти! Как же? А кто отец?

– Ты еще спрашиваешь?

– Вальтер?

Я киваю и начинаю плакать. Крупные слезы одна за другой текут из моих глаз. Кажется, им не будет конца.

Эрна подходит, обнимает, и я рыдаю у нее на плече.

– Почему ты ничего не сказала?

– Не могла. Мне было так стыдно. Надеялась, что все как-то… пройдет.

– Но… сколько уже?

– Почти пять с половиной.

– Черт побери, Хетти, как же ты скрывала так долго?!

– Отчаяние помогло.

Она опускается на кровать, не сводя с меня глаз.

– Зря ты не сказала, – бормочет она. – Я бы что-нибудь придумала.

– Что? Чем бы ты мне помогла? Я обречена, вот и все тут.

– Что значит обречена?

Шмыгая носом, я ищу чистый платок в ящике комода. Нахожу, сморкаюсь, а после сажусь на кровать рядом с Эрной.