Дочь профессора - [90]

— Кто, Элан?

— Да. Что-то в нем есть неприятное. Я его побаиваюсь.

— Он разочарован и озлоблен.

— В чем же он разочаровался?

— В боге, как я понимаю.

— Ждать чего-то от бога — по-моему, это смешно.

— Быть может, для кого-то это необходимо.

— Для того, кто верит в него.

— Именно.

Луиза перестала есть и взглянула на отца.

— А ты веришь?

— Да, — сказал Генри. — Мне кажется, да.

Луиза пожала плечами и снова принялась за еду.

28

Из ресторана Генри и Луиза прогулялись до дома пешком, после чего он прошел к себе в кабинет, а она в свою спальню. Впрочем, она пробыла там недолго — только причесалась, наскоро окинула себя взглядом в зеркале, проверяя, все ли в порядке, и снова вышла на Массачусетс-авеню, где взяла такси и поехала к Джулиусу.

Было около четырех часов, когда такси доставило ее туда и Джулиус отворил ей дверь. Увидав ее, он улыбнулся и, как только дверь за ней захлопнулась, взял ее руку в свои.

— Я рад, что ты пришла, — сказал он.

— Благодарю, — сказала она, улыбнувшись ему в ответ, прошла в комнату и села на кушетку. Джулиус сел в кресло.

— Что ты думаешь о моем отце? — спросила Луиза.

— Ну, видишь ли, — сказал он, поспешно отводя взгляд и отворачиваясь к окну, — я считаю, что для этого требуется известное мужество, — для того чтобы развестись с женой, когда ты этого не хочешь. Однако на его месте я бы этого хотел.

Луиза улыбнулась.

— Ты бы не потерпел, если бы твоя жена спала с сенатором?

— И ни с кем другим, — сказал Джулиус. — Пришлось бы ей тогда пенять на себя.

— Ты убил бы ее?

— Возможно. — Теперь их взгляды встретились. — Так что лучше берегись.

— Я тебе не жена.

— Но ты будешь ею.

— Разве?

— Конечно.

Луиза улыбнулась, пожала плечами.

— Ну, если уж от этого никуда не денешься…

— Никуда. — Джулиус встал и пересел на кушетку рядом с ней.

— И у меня нет выбора?

— Ни малейшего, — сказал он и сжал ее в объятиях.

— Тогда, значит, не о чем говорить…

— Абсолютно, — сказал Джулиус, и больше они и не говорили. Он стал целовать ее, а потом они ушли в спальню, и объятия их были торопливы и безмолвны, и для каждого из них это было так, словно он впервые познавал любовь.

29

Эти часы Генри провел в одиночестве у себя в кабинете. Сначала он позвонил в сыскное агентство и сообщил, что отказывается от их услуг; затем, сидя за письменным столом, начал просматривать заметки, сделанные им за последние годы, — незавершенные наброски новой книги, которую он так и не написал, поскольку ему, в сущности, нечего было сказать.

Отодвинув от себя заметки, он достал из ящика стопку чистой бумаги. Свободного места на столе было мало, и он бросил старые заметки в корзину для бумаг, предварительно разорвав пачки листков пополам. Потом поглядел на лежавший перед ним лист чистой бумаги.

Минут через десять он взял ручку и написал: «Внезапный рывок к высокой цели», после чего встал, подошел к книжной полке и из многотомного сочинения Токвиля «Демократия в Америке» выбрал один том. Он стоя перелистывал его, пока не отыскал главу под названием: «Почему великие революции будут совершаться реже». Он вернулся к письменному столу, на ходу начав читать, сел и под уже написанным заголовком выписал цитату: «Я страшусь — и не скрываю этого, — что люди, малодушно пристрастившись к удовольствиям современной жизни, могут настолько утратить интерес к своему будущему и к будущему своих потомков, что предпочтут плыть по течению, нежели сделать, когда это станет необходимо, сильный, внезапный рывок к высокой цели».

Дописав, Генри отложил листок в сторону, взял новый и написал на нем: «Заметки для статьи о революции», потом подчеркнул это и под чертой стал набрасывать отдельные фразы:

«Революция как социальное обновление.

Взаимосвязь между идеологией хилиазма и социальным обновлением.

Циклы социального обновления.

Аналогия: гусеница, куколка, бабочка.

Признаки социальной деградации: падение родительского авторитета.

Этическая ценность социального обновления: есть ли революция — добро?

Находится ли социальное добро в противоречии с добром в понимании божественного промысла?»

Написав это, он задумался, потом, взяв другой лист бумаги, написал: «Заметки для статьи о Добре и Зле». Под этим он тоже провел черту и под ней написал снова то, что было уже написано на предыдущем листе: «Находится ли социальное добро в противоречии с добром в понимании божественного промысла?» Ниже он написал следующие фразы:

«Противопоставление двух позиций: предоставление детей самим себе (Спарта); ограничение рождаемости (Индия).

Способы познания божьей воли: объективные — откровение, традиция; субъективные — смирение, самопознание, покаяние, самопожертвование, любовь…»

Дверь за его спиной отворилась. Он обернулся и увидел Лилиан.

— Привет! — сказала Лилиан. — Я помешала тебе?

— Нет, ничего, — сказал Генри.

— Значит, помешала.

— Эти дела не к спеху.

— Я на секунду. — Она сняла волосок с лифа платья.

Генри взглянул на часы: было уже почти пять.

— А ты вернешься к ужину? — спросил он.

Лилиан помедлила, затем сказала неуверенно:

— Постараюсь, но ты меня не жди.

— Нет-нет. Хорошо,

Лилиан улыбнулась, сделала шаг к Двери, но, по-видимому, что-то удерживало ее, потому что она вернулась, подошла к креслу, села.