Дочь полковника - [22]
– И еще странно, – продолжал он с мрачным пессимизмом, – как человек не видит, что у него под носом творится.
– Да неужто? – с сомнением произнес мистер Джадд. – Может, конечно, такие люди и есть. Лишенные, так сказать, природной наблюдательности.
– Вот, к примеру… – Мистер Рейпер теперь обливался горячим потом. – Вот, к примеру, вы и ваша Лиззи.
– А Лиззи тут при чем? – Мистер Джадд прожег собеседника взглядом, но, вопреки постулированной своей природной наблюдательности, ухитрился не заметить его смущения.
– Нездоровится ей, верно?
– Желудок расстроился, – твердо заявил мистер Джадд. – От жирного и сладкого. За обе щеки уписывает, точно сирота голодная. Ну, вот кишки-то, я ей толкую, и вздуваются, а держать ничего не держат. Ложка касторки да умеренность, так все живо пройдет!
– А если тут не в расстройстве дело?
Мистер Джадд немного удивился.
– Так еще-то что может быть?
– Она вот с вашей хозяйкой вчера к доктору ходила по этой причине.
– Это еще что такое! – негодующе вскричал мистер Джадд. – Кидают денежки на докторские капли, а мне ни слова! Хм!
– Не в желудке тут причина, – смущенно сказал мистер Рейпер.
– Так в чем же? – Мистер Джадд был сбит с толку этими темными намеками. Но мистер Рейпер шарахнулся в сторону:
– Вечером вчера я видел миссис Джадд, и она попросила сказать вам. Сами-то они с Лиззи вам сказать опасаются. Она боится, как бы вы ее из дома не выгнали.
– Кого – из дома? – Недоумение мистера Джадда переходило в изумление и досаду.
– Лиззи.
– Чтоб я выгнал из дому родную дочь! Не понимаю даже, как такое может сказать человек, у кого свои дети есть. Да вы меня хоть озолотите, мистер Рейпер, но я этого не сделаю.
– А вы верно знаете, мистер Джадд, что не выгоните, что бы там ни случилось?
Мистер Джадд поднял руку, словно готовясь торжественно произнести нерушимую клятву, но в путаницу его мыслей пробралось внезапное подозрение.
– Она что? Надерзила миссис Смизерс и получила расчет?
– Нет, – осторожно ответил мистер Рейпер, – вроде бы нет. Только не берусь утверждать, что от места ей не откажут.
Мистер Джадд запыхтел трубкой чуть испуганно.
– Не хотите же вы сказать мне, мистер Рейпер, что моя дочь… что моя дочь воровка?
Последнее слово он произнес через силу. Мистер Рейпер был шокирован и огорчен.
– Нет, мистер Джадд, нет, нет, нет. Конечно, Лиззи никогда бы… Но что вы сказали бы, если бы она ждала ребенка?
Мистер Джадд встал как вкопанный и вынул трубку изо рта.
– Ждет ребенка?
– Да, ждет ребенка?
– Лиззи?
– Да, мистер Джадд.
Полминуты мистер Джадд созерцал янтарное великолепие своего мундштука невидящим взором. Однако какую-то мысль он, видимо, из него почерпнул и, вновь сунув трубку в рот, раз десять глубоко затянулся. С каждой затяжкой удивление и озабоченность заметно шли на убыль, сменяясь безмятежностью. Ярдов двадцать мистер Джадд прошел в молчании, а мистер Рейпер, успевший впасть в отчаянное волнение, семенил рядом. В конце концов мистер Джадд изрек приговор с невозмутимостью оракула:
– Ну, так он на ней женится, и все тут.
Вспотев еще больше, мистер Рейпер выпалил:
– Да не может он на ней жениться-то.
– Это еще почему?
– Потому что у него жена и трое детей.
От такого удара мистер Джадд пошатнулся – во всяком случае, в душе. Телесная его оболочка продолжала курить и идти вперед размеренной полной достоинства походкой. Но он молчал. Мистер Рейпер тревожно на него поглядывал, а затем остановился перед своей деревянной калиткой. Мистер Джадд машинально остановился рядом с ним, но не прервал своих глубоких и словно бы тяжких размышлений. Мистер Рейпер воззвал к нему:
– Вы ведь от нее не откажетесь, мистер Джадд, верно? Вы ее из дома не выгоните?
Мистер Джадд пропустил его слова мимо ушей. Или просто их не услышал. Внезапно он стукнул пальмовой тростью об асфальт.
– Я одного стерпеть не могу: как это моя дочь оказалась такой дурой, что не поняла, какая к ней хворь прицепилась. Расстройство желудка, как бы не так!
И он удалился широким шагом, а мистер Рейпер смотрел ему вслед, разинув рот от удивления.
2
Если мисс Джадд предалась греховной страсти в жажде стать предметом общего внимания, она не ошиблась в расчете. Следующие несколько дней в округе только о ней и говорили. Пади она жертвой зверского убийства, соверши поджог, ограбь королевскую почту, получи наследство от богатого новозеландского дядюшки или окажись нежданно-негаданно ludus natureae,[36] сельской Салмакидой,[37] двухголовой свиньей, волосатой девой – толков ходило бы немногим больше. Лишь такие нечеловечески сенсационные свершения могли бы принести ей известность похлеще, чем слухи, что она готовится стать матерью без надлежащего любезного разрешения светских и духовных властей.
Кого человек соединил, никакой бог да не разлучит.
Что способно яснее свидетельствовать о жадной тяге к жизни, о поэтической потребности срывать покровы привычности с обыденных явлений, столь характерной для обитателей этих трех приходов, чем их жгучий интерес к совершенно как будто бы нормальной беременности? Сторонний наблюдатель, изъеденный нынешним духом скепсиса и циничного безразличия (столь излюбленного авторами желтопрессных филиппик против католических прелатов), сей пресыщенный житель столиц, возможно, был бы несколько удивлен теми нескончаемыми пересудами, порожденными таким будничным, таким естественным, таким повсеместным событием, примеры коего встречаются постоянно и в самых темных глубинах исторических времен.
Ричард Олдингтон – крупный английский писатель (1892-1962). В своем первом и лучшем романе «Смерть героя» (1929) Олдингтон подвергает резкой критике английское общество начала века, осуждает безумие и преступность войны.
В романе английского писателя повествуется о судьбе Энтони Кларендона, представителя «потерянного поколения». Произведение претендует на эпический размах, рамки его действия — 1900 — 1927 годы. Годы, страны, люди мелькают на пути «сентиментального паломничества» героя. Жизнеописание героя поделено на два периода: до и после войны. Между ними пролегает пропасть: Тони из Вайн-Хауза и Энтони, травмированный фронтом — люди разного душевного состояния, но не две разомкнутые половины…
Значительное место в творчестве известного английского писателя Ричарда Олдингтона занимают биографии знаменитых людей.В небольшой по объему книге, посвященной Стивенсону, Олдингтон как бы создает две биографии автора «Острова сокровищ» — биографию жизни и биографию творчества, убеждая читателя в том, что одно неотделимо от другого.
Леонард Краули быстро шел по Пикадилли, направляясь в свой клуб, и настроение у него было превосходное; он даже спрашивал себя, откуда это берутся люди, недовольные жизнью. Такой оптимизм объяснялся не только тем, что новый костюм сидел на нем безупречно, а июньское утро было мягким и теплым, но и тем, что жизнь вообще была к Краули в высшей степени благосклонна…
Кто изобразит великую бессмыслицу войны? Кто опишет трагическое и смешное, отталкивающее и величественное, самопожертвование, героизм, грязь, унижения, невзгоды, страдания, трусость, похоть, тяготы, лицемерие, алчность, раскаяние и, наконец, мрачную красоту тех лет, когда все человеческие страсти и чувства были напряжены до предела? Только тот, кто сам не испытал этого, и только для тех, кто, читая об этом, останется бесстрастен.Мы же остережемся сказать слишком много. Но кое-что мы должны сказать, чтобы проститься с воспоминаниями.
Лейтенанту Хендерсону было немного не по себе. Конечно, с одной стороны, неплохо остаться с основными силами, когда батальон уходит на передовую. Довольно приятная перемена после четырех месяцев перебросок: передовая, второй эшелон, резерв, отдых. Однако, если человека не посылают на передний край, похоже, что им недовольны. Не думает ли полковник, что он становится трусом? А, наплевать!..
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.