Дочь полковника - [106]
– Бом! – перебил Бим. – Ты, конечно, извини меня старина, и все такое прочее, но, говоря между мной, тобой и штангой, я ведь все это и раньше слышал. Не крадешь ли ты репки у волшебников?
– Волшебники светлы, хоть самый светлый меж ними пал,[167] – тотчас нашелся Бом. – Я просто набросал тебе краткую, но точную историю этого сельского микромира, этого уголка английского луга, который навеки отчужден. Хорес в здешних местах большая шишка. Он тут вся стрелковая команда, а прочие существуют лишь в той мере, в какой им это любезно разрешают Хорес и Лидделл – «О гражданских правонарушениях». (В одну такую же прекрасную ночь, Бим, мы проведем симпозиум по Лидделлу, чтоб черт побрал его горностаевую мантию!) Злополучный и многодетный арап при здешней церкви, который марает лицо и руки мукой и подслащивает голос, дабы доказать, что он нордических кровей, ходит перед Хоресом на задних лапах. Приход-то принадлежит Хоресу! И что Хорес прозвенит мошной, то арап сыграет на органе. Жить тут кое-как можно, только не переча Хоресу. А ведь, собственно говоря, сам Хорес мало что и сделал. Производство смазки наладил его покойный папаша из Камберуэла, а Хорес получил все тепленьким по наследству и только что улучил удобную минуту во время Великой Аферы во имя Спасения Свободы. Хорес – пигмей, стоящий на плечах камберуэлского великана. Если бы не папаша, зарабатывал бы он хлеб своим горбом. И все же Хорес лучше слабого в коленках слизняка, которого выжил из имения предков. Ты ведь, конечно, разделяешь общее предубеждение, будто кинед выше пафика?[168] Но почему, во имя Катулла,[169] понадобилось Хоресу кругом загадить это чертово место? Ответь мне!
– А я по чем знаю? – уныло сказал Бим. – Спроси своего дядьку с радио. Повесь Хореса, взорви Хореса, прокляни Хореса, делай с Хоресом, что хочешь, но только заткнись, и давай поскорее уберемся отсюда. Мне мнится, что край неба на востоке посветлел, и скоро звонким криком шантеклер восславит первый луч сияющего Феба.[170] Если Хорес поймает нас тут, он прикажет привязать нас к столбу, и арап оскальпирует нас ножом для обрезания. Клянусь небесами, Бом, я трепещу за тебя. Неосторожный, опрометчивый, тщеславный человек, в какую гибельную бездну ты вверг себя, а заодно и меня, доверчивого товарища твоих радостей и печалей? Что, если за тем вязом укрывается Хорес с отрядом скаутов и их маленьких помощниц, которые с восторгом забьют нас насмерть своими крепкими дорожными палками? Ты разглагольствуешь про Англию, Бом, но ты ее не знаешь! Разве ты не читал в «Известиях» о свежих английских зверствах? Смоемся, Бом, а? Ну, идем же!
– Ты преувеличиваешь, Бим. Сколь ни прискорбной может показаться моя мягкость, но я не верю, будто буржуи и правда такие кровожадные, какими их описывают «Известия». (Только ни в коем случае не повторяй этого даже в уединении своей камеры!) Ей-богу, я уже начинаю питать к Хоресу что-то вроде нежности! Вот сейчас мне было его жаль. Он и его дружки уже устроили черт те какой хаос, а скоро, гляди, заварят кашу и похуже. Да, кстати, странно, как Хорес все время провоцирует меня на аллегории бесстыжего воровства. Сейчас, например, он представился мне плюгавым наглым Геркулесиком, который украл дюжину коней-людоедов царя Диомеда.[171] Уздечки перепутались, кони беспокоятся, рвутся и все чаще зловеще скалят багряные зубы. Как Хорес ни пыжится, как ни бахвалится, на самом деле он трясется от страха. Перетрусил хуже маменькина сынка в разведке. Что угодно заплатил бы, лишь бы настали тихие времена. Безопасность прежде всего! Но самый безопасный путь домой бывает самым окольным. Хорес обабился, Бим. Прошли те дни, когда он палил бороды. Люди неминуемо его раскусят, и ему все труднее будет проделывать свои фокусы под лозунгом: «Ихавод. Слава тебе, Господи!» Восстанет ли Проулок Старья в ответ на мольбы покойного Уильяма Блейка или же назло ему, и воздвигнет ли Новый Иерусалим на этом коровьем пастбище,
