Дочь палача и король нищих - [23]

По коридору к его камере загромыхали шаги и вырвали палача из раздумий. В маленьком окошке в двери появилось лицо начальника стражи. Солдат в начищенной кирасе закрутил усы и улыбнулся Куизлю.

– Ну что, баварец? – проговорил он. – Присмирел наконец? Пара дней в этой камере – и любой становится как шелковый. А если нет – так наш палач знает немало способов разговорить упрямцев.

Куизль ничего не ответил, и стражник продолжил:

– А мы вот свидетелей уже допросили и твой мешок обыскали. – Он с наигранной строгостью покачал головой. – Я в травах, конечно, не знаток, но для настоев от кашля этого многовато, не думаешь? Снотворный мак, паслен, морозник… Ты что задумал? Полгорода потравить?

Куизль забился в самый угол камеры, поэтому стражник не мог видеть его лица в темноте.

– Это целебные травы, – пробормотал он. – У меня заболела сестра, я вам уже сотню раз говорил. Она прислала мне письмо, и я приехал сюда из Шонгау, чтобы помочь ей.

Стражник нахмурился.

– На лекаря ты не очень-то и похож. Да и на цирюльника тоже. Кто же ты тогда?

– Я палач из Шонгау.

Последовала короткая пауза, затем стражник разразился хохотом. Он смеялся так громко, что едва ли не задыхался.

– Палач из Шонгау? – всхлипнул он. – Ха, здорово! Чертовски здорово! Палачей у нас на эшафоте еще не бывало.

Лишь через некоторое время стражник смог успокоиться.

– Как бы то ни было, – сказал он и вытер выступившие на глазах слезы; в ту же секунду голос его снова сделался холодным и резким, – тогда ты знаешь, палач, что тебе светит, если сразу не признаешься. Поверь мне на слово, палач Регенсбурга знает свое дело. Он еще и не таких верещать заставлял.

Куизль скрестил руки на груди и прислонился к стене.

– Да хоть все кости мне переломайте, я все равно невиновен.

– Вот как? А это тогда что? – Стражник достал кусок пергамента и поднял его перед окошком. – Это письмо мы нашли в верхних покоях у цирюльника. Последняя воля Гофмана. У него не было ни детей, ни родственников. После его смерти все должно перейти некоему Якобу Куизлю из Шонгау. Тебя ведь, кажется, Куизлем кличут?

Палач прищурился и шагнул к тусклому свету, чтобы взглянуть на записку внимательнее. На пергаменте выделялась красным печать цирюльника, а почерк был размашистым, словно писалось все в большой спешке.

– Да ты и сам в этот бред не веришь, – проворчал Куизль. – Я даже не знал этого Гофмана, а сестру не помню, когда в последний раз видел. С какой стати мне что-то наследовать? Ты сам эту мазню туда и подсунул. Дай сюда!

Он просунул руку в окошко, но стражник вовремя отдернул записку.

– Уничтожить доказательства решил? – прошипел он. – И такого от тебя можно ждать! А теперь я скажу тебе, как все было на самом деле. Ты знал, что у твоего зятя была прибыльная купальня, и про наследство тоже знал. Тебе понадобились деньги, и ты приехал в Регенсбург. Быть может, сначала попросил у сестры в долг, но она отказала – и тогда ты решил все это дело немного ускорить. Ты все-таки палач, и тебе ничего не стоит зарезать человека, как свинью.

– Что за чушь, – прошептал Куизль. – Лизель моя сестра, я бы и пальцем ее…

Но стражник даже не обратил на него внимания.

– Ты их прикончил и решил незаметно удрать, – продолжал он. – Наверное, собрался обратно в Шонгау. И там спокойненько дожидался бы посыльного, который и рассказал бы тебе об ужасной смерти сестры и зятя. Зверское убийство – и вправду ужасно, но тебя-то никто не заподозрил бы. Кто бы смог предположить, что ты уже побывал в Регенсбурге? Но ты не рассчитывал, что кто-нибудь обратит на тебя внимание еще у ворот. Я сразу приметил, что с тобой что-то неладно, баварец…

– Грязная ложь! – палач врезал по обшитой досками стене. – Паршивые висельники, все вы! Скажи, сколько тебе заплатили, чтобы ты запер меня на ночь в башне? Кто тебе велел схватить меня у цирюльника? Кто? Признайся!

Испуганный стражник отвернулся на секунду. Когда он снова заглянул в окошко, губы его растянулись в тонкой улыбке.

– Ума не приложу, о чем ты, – сказал он наконец. – Как бы то ни было, расследование уже провели и бумажки все подписали. Городской совет соберется, скорее всего, уже завтра и решит, что с тобой делать. Со скотами вроде тебя у нас, в Регенсбурге, не церемонятся. – Стражник скользнул взглядом по забрызганным мочой стенам. – Надеюсь, тебе будет о чем поразмыслить в нашей милой камере. В любом случае палач уже начищает щипцы. Хотя чего я тебе рассказываю, ты это все получше моего знаешь! Хорошего дня.

Он в последний раз подмигнул Куизлю и, насвистывая себе под нос, зашагал прочь.

Якоб уныло сполз по стене и снова забился в угол. Дело складывалось для него не лучшим образом. Он по собственному опыту знал, что до пыток осталось, скорее всего, лишь несколько дней. По старинному обычаю подозреваемого могли приговорить лишь в том случае, когда от него получено признание, и признание это из Куизля любыми способами попытается вытянуть палач Регенсбурга. Сначала он только покажет ему орудия пыток. Если Куизль и тогда не признается, то палач переломает ему пальцы тисками и вырвет один за другим ногти. В конце концов он подвесит к ногам Якоба тяжеленные булыжники и, связав руки за спиной, начнет поднимать к потолку, пока плечи не затрещат и не сломаются. Палач Шонгау знал все эти подробности потому, что сам проделывал такое десятки раз. Но он знал также, что если подозреваемый, несмотря на все это, не признается, то его отпустят.