Дочь лжеца - [32]

– Шпионы и соцработники – это одно и то же. Они все из правительства, – отвечаю я, сжав руки в кулаки и нервно сглатывая. – Вы пытаетесь заставить меня усомниться в словах матери и отца.

– А что плохого случится, если ты с ними не согласишься?

– Если потерять веру в них, то можно умереть! – восклицаю я, потом закрываю глаза и делаю глубокий вдох, но сердце не хочет замедлять темп. – Я могу стать причиной того, что мои братья и сестры погибнут! Как вы не понимаете?

– Должно быть, очень страшно так думать: что твои мысли в состоянии вызвать такие серьезные последствия, – наклоняясь вперед, произносит доктор. – Но мысли – это не действия. Я ясно выражаюсь?

Я не отвечаю.

– Попробуй представить розового слона, – продолжает он. – Можешь вообразить, как он сидит рядом с нами?

Я не отрываю глаза от грязно-серого ковра, и ярко-земляничный слон возникает на краю зрения безо всяких усилий.

– А теперь давай оба сконцентрируем внимание на этом слоне и постараемся сделать его настоящим.

– Это все фигня, – комментирую я, закатывая глаза.

– Но почему? Ты же сама минуту назад утверждала, что мысли могут убить? Почему бы тогда им не заставить розового слона появиться из ниоткуда?

– Просто не выйдет, вот почему.

– Значит, только негативные эмоции причиняют вред в реальности?

– Точно.

– Но почему ты считаешь сомнение негативным?

– Так как оно демонстрирует, что ты не доверяешь кому-то. Что не любишь их, – отзываюсь я, слегка откидываясь на спинку кресла.

– Иногда сомнение может оказаться очень полезным и важным. Оно позволяет оценить ситуации и людей. Именно это помогает оставаться в живых.

– Это как? – едва не выплевывая слова, интересуюсь я. – Сомнение противоположно вере, а только вера может спасти.

– Хорошо, приведу пример. Я ужасно плохо плаваю. Допустим, моя жена хочет нырнуть с маской в очень глубоком месте. Сомнение побудит меня остановиться и задуматься насчет мер предосторожности, а то и вообще отказаться от этой затеи. Это не значит, что я не люблю жену или не доверяю ей.

– Как скажете.

– Сомневаться в словах матери и отца вполне естественно. Дети оспаривают решения родителей каждый день. И иногда родители действительно ошибаются. Это понимание не означает, что ты их предал или не любишь.

Я так упрекала Каспиана и Томаса за высказанные ими сомнения, а теперь доктор пытается заставить меня сделать то же самое.

Что ж, у него ничего не выйдет.

– Можно мне отлучиться в туалет? – внезапно спрашиваю я, больше не в состоянии участвовать в этой нелепой беседе.

– Конечно, можно, Пайпер. Тебе не требуется мое разрешение. Туалет находится в конце коридора.

Я закрываю за собой дверь кабинета, ощущая, как начинает ломить в висках. Разминаю шею, стараясь прогнать головную боль и не желая принимать болеутоляющие лекарства. В них полно токсичных веществ, которые делают людей слабыми.

Я захожу в женский туалет и запираю за собой дверь. Прямоугольное окно расположено под самым потолком над раковиной и унитазом.

Встаю на крышку сначала одной ногой, потом другой. Кроссовки почти на размер больше, чем нужно, как и вся одежда, что дала мне женщина, но я не жалуюсь. Отец презирал тех, кто жалуется.

Пальцы едва достают до нижнего края рамы, так что я перемещаюсь на раковину и балансирую на цыпочках, извиваясь всем телом в попытках удержаться прямо. Мышцы очень скоро напрягаются так, что их начинает сводить.

Еще чуть-чуть, и можно будет ощутить вкус свободы на языке, тротуар под ногами, когда это место останется позади. Эти люди останутся позади. Я буду бежать до тех пор, пока не отыщу путь домой. И там расскажу про Эми.

Но сначала нужно выбраться.

Окошко совсем маленькое, не больше двух футов в ширину и максимум полфута[5] в высоту. Получится ли у меня туда протиснуться?

Оно предназначено для того, чтобы пропускать свет, а не надежду.

Кто-то стучит в дверь, быстро и настойчиво.

Когда я оборачиваюсь на звук, нога соскальзывает с мокрого края раковины.

Лодыжка при падении на пол неловко подворачивается, раздается щелчок, и левую ногу пронзает боль. Я заглушаю вопль, заткнув себе рот кулаком.

Холод плитки начинает просачиваться через джинсы и футболку. Поврежденное место пульсирует, голова кружится. Сворачиваюсь калачиком на полу.

Никому не удастся меня обмануть.

Или уже удалось. Я больше ничего не понимаю.

Глава двадцать третья До

Отец говорит, что единственный способ стать храбрым – это делать то, что пугает.

Аттракционы возвышаются над головой почти на сто футов[6], верхняя часть горок теряется в тенях, основание похоронено в черной земле.

Я цепляю рацию к петле фиолетовых вельветовых брюк, сую фонарик в задний карман и берусь за боковую перекладину. Деревянные рейки прибиты гвоздями через каждые несколько футов, образуя примитивную лестницу. Пока я карабкаюсь вверх, со ступенек облезают куски белой краски и падают в темноту. Представляю, как прежние работники парка развлечений взбирались к застрявшим кабинкам, чтобы спасти перепуганных пассажиров.

Раньше я влезала по этой лестнице десятки раз, но теперь впервые боюсь, что могу упасть. Проржавевшие горки и трамплины шатаются. Рядом со мной оказываются металлические рельсы, ведущие к первому обрыву. Я поворачиваю голову в сторону выцветшей на солнце таблички: «Последнее предупреждение: вставать запрещено!»