Дочь любимой женщины - [26]

– Так веселее! – сказала она. – Я ее предупредила насчет Вергасова.

– Ну, это ты зря… Ладно. Сегодня где всегда?

– Ага! – она поставила шланг на место, села в машину.

* * *

«Паранойя, как и было сказано, – думал Алексей Григорьевич, выезжая с бензоколонки. – Все всех подозревают, обвиняют, проверяют, уличают. Ужас и тоска.

Хотя нет. Почему тоска? Никакой тоски! Смотрите, какая погода, какое небо, какие деревья, какие красивые дома, какие веселые и нарядные люди! Июнь месяц! Лето впереди! Дочка вчера получила диплом, и не чего-нибудь, а Сеченовской академии, бывшего Первого медицинского. Врач. Настоящая серьезная надежная профессия, это же счастье отцу и матери!

Работа движется, монография пишется, собака ластится, кошка мурлычет, на даче цветет садовая земляника, жена красивая и умная, квартира удобная, машина триста лошадей, на бензин хватает. Жизнь прекрасна. Марина милая и верная, а Вергасов – самый настоящий алкаш, хоть и академик. Вот он как раз звонит…»

– Да, Николай Харитонович!

– Слушай, Григорьич, – мрачно сказал Вергасов. – Есть разговор. Надо посидеть.

– Харитоныч! – фамильярно ответил Алексей Григорьевич. – Давай в другой раз!

Нажал отбой.

Жизнь была прекрасна.

А паранойя – паранойя тоже нужна. Для бодрости.

Объективация меньше ста долларов

Он вошел в кафе, огляделся.

У стойки, где надо было брать кофе, стояла девушка. То есть молодая женщина. Она стояла к нему спиной. Она была в коротком белом платье – возможно, это была униформа: дело было в большом торговом центре, и она, не исключено, была продавщицей, которая зашла быстро глотнуть чашечку эспрессо. А может быть, и нет – у нее в левой руке была очень хорошая сумочка и еще пакет с покупками. Но неважно! Главное – девушка была умопомрачительно прекрасна. То есть не она сама, а ее фигура сзади. Боже! Это было какое-то чудо. Округлые плечи, тонкая сильная талия, попа как яблоко, безупречные длинные ножки в отличных туфельках на не очень высоких, но выразительных каблуках.

Она повернулась к бармену, мелькнул приятный профиль, но бог с ним, с профилем. Он смотрел на ее фигуру. Платье было тончайшее, почти прозрачное, и ему показалось, что он видит волшебные ямочки на ее талии – выше попы. А попа была отрисована во всех подробностях, и уже казалось, что это даже не яблоко, как бархатный раздвоенный персик, чуть треснувший от спелости, и там, в глубине нежной расселины, виднелась темная персиковая косточка… Его воображению виделась, конечно же. Но у него дыхание перехватило и потемнело в глазах.

О, боже, было бы это десять или хотя бы пять лет назад… Он бы что угодно сделал, в лепешку бы расшибся, познакомился бы с ней, увлек бы, обаял, очаровал, забросал подарками, затаскал по ресторанам и театрам, женился бы на ней – и неважно, кто она: продавщица или аспирантка, москвичка или приезжая, умная, нежная и образованная или тупая, холодная дура, наивная или хитрая, верная или шлюха, добрая или корыстная – все это неважно, все это чепуха и чушь по сравнению с наслаждением обнимать это тело, знать, что эти ножки, эта талия, эта упоительная попка, эта манящая персиковая косточка – это мое, я обладаю этим и наслаждаюсь обладанием… Пусть она изменяет, пусть она скандалит, пусть она тянет деньги – но она моя, и ради этого я живу. Делай что хочешь, только пускай меня к себе под одеяло каждую ночь.

Кстати, так или примерно так у него уже было. Раза три. Или даже четыре.

Нет, всё!

Он перевел дыхание и вспомнил, что уже год назад твердо усвоил: всё это, что таким восторженным вихрем за две секунды пронеслось у него в душе, – всё это, ради чего еще несколько лет назад он терпел унижения, моральные пощечины, ссоры с родителями и немалые денежные траты, – что вся эта радость обладания восхитительным телом стоит пять тысяч рублей. Самое большее – восемь. Но не десять. А если повезет, то и четыре. Не считая ужина, конечно. Он громко хмыкнул и подошел к бару – она как раз отошла, держа в руках поднос с чашкой кофе и стаканом холодной воды.

Наверное, он очень громко хмыкнул, даже коротко хохотнул. Поэтому она покосилась на него, а потом, поставив кофе и воду на столик, подняла на него глаза.

Он был в короткой куртке и джинсах, в мягких кожаных туфлях, на плече – недешевая кожаная сумка. Он был очень хорош собой. Светлый шатен, загорелый, с серо-зелеными глазами. Рост не меньше чем метр восемьдесят, но и не сильно больше – то есть высокий, но не громадный, не каланча. Большие красивые руки. Тонкая талия, совершенно плоский живот, узкие бедра, длинные ноги с красивыми лодыжками – это видно было, потому что джинсы были по последней моде чуть коротковаты, а туфли надеты на босу ногу. Он чуть повернулся к стойке бара, и она увидела крутые маленькие спортивные ягодицы, а спереди, в джинсах – целый бугор, с трудом впихнутый – она себе это представила – в тонкие трусики. У нее потемнело в глазах и перехватило дыхание, она представила себе все это, как оно сначала свисает смуглым крюком, а потом распрямляется и поднимается, на восемь дюймов жадной плоти.

О, боже, было бы это пять лет назад, три года назад! Она бы в лепешку расшиблась, познакомилась бы с ним, обворожила, очаровала, соблазнила бы, привела бы к себе, затащила бы в постель, поселила бы у себя, и неважно, кто это – курьер или бизнесмен, мальчик из хорошей московской семьи или сын алкоголиков из провинции, умный или дурак, добряк или сволочь, трудяга или альфонс ленивый, верный друг или наградит триппером на третью неделю совместной жизни, – все это не имеет никакого значения, в сравнении со счастьем ощущать его тело в своем. Знать и чувствовать, что эти серые глаза, смуглое лицо, умелые губы, бесстыдные пальцы, узкие бедра, неустанная плоть – это все мое… Изменяй мне, презирай меня, обворовывай меня, бей меня – но приходи ко мне ночью.