Дочь Луны - [40]

Остаток здравого смысла удержал Мика от того, чтобы раздеться до нижнего белья. Он просто снял ремень, отстегнул запонки и прямо в рубашке и джинсах растянулся поверх одеяла рядом с ней. Когда же он протянул руку, Фэйт, не говоря ни слова, уютно устроилась у него на плече. Лампа осталась гореть.

— Расскажи что-нибудь, — коротко бросил Мик. — Это помогает избавиться от страха.

— Рассказывать? Не думаю, чтобы кому-то приятно было слышать такие вещи.

— Тебе нужно излить душу, давай, я слушаю. — Тон его был довольно грубоватый, но она не обратила на это внимания — нежность, с которой его рука поглаживала ее шелковистые волосы, свидетельствовала об обратном.

— Никто до сих пор даже слушать об этом не хотел, — сказала она с горечью. — Я попыталась однажды рассказать обо всем отчиму, но он заявил, что Фрэнк бьет меня ради моего же собственного блага. Долг мужчины и мужа — держать жену в повиновении — так это прозвучало у моего отчима.

— Запомни, золотая моя: долг мужчины — защищать слабого. Твой отчим, видимо, такой же негодяй, как Фрэнк… Ну и что, полиция отказалась прийти тебе на помощь? Ты это хотела сказать?

— Не совсем… Они бы, пожалуй, и сделали это, но… — Она еле слышно всхлипнула. — У них существует неписаный закон, как вести себя, если один из их коллег оказывается перед лицом неприятностей…

— Понятно, — сказал Мик, прижимая Фэйт еще крепче и целуя ее в затылок. — Круговая порука, стремление перестраховаться и избежать неприятностей для всех остальных. Такое бывает, но вовсе не значит, что это хорошо. Полицейских, которые не пришли тебе на помощь, следовало бы в течение суток вышибить со службы, чтобы другим был урок.

— Я… я глазам своим не поверила, когда они повернулись и ушли, оставив меня одну с Фрэнком. — Ее голос зазвучал глухо от подступающих слез. — Я чувствовала себя такой одинокой, беспомощной, никому не нужной…

Она всхлипнула еще несколько раз и наконец заснула. Мик покачивал ее и думал, что напугать ее так просто — взять и признаться в том, что он желает ее. Для женщины, имеющей все основания не доверять мужчинам, такое признание может оказаться ударом.

Но тут же он вспомнил, как той ночью она отвечала на его поцелуи и ласки, и если бы не эти шрамы!.. Но нет, сказал он себе. Это не годится, особенно если учесть ее душевный надлом. Время и свобода выбора — вот что я должен дать ей. И может быть, поступив именно так, он сумеет преодолеть свое неудержимое влечение к ней.

Время и свобода выбора — вот что требовалось для них обоих.

Луч солнца защекотал лицо, и Фэйт проснулась. Небо за окном казалось невероятно синим. В столбе света, ослепительно сверкая, плясали пылинки. На мгновение Фэйт ощутила себя ребенком, проснувшимся с чувством, что впереди — огромный радостный день. И это несмотря на то, что лежала она в чужой кровати, в кровати Мика. А может быть, именно поэтому?..

— Доброе утро, соня!

На пороге, одетый в джинсы и клетчатую красную рубаху, стоял Мик. В руках он держал поднос.

— Завтрак готов, леди, — объявил он торжественно.

— Боже, Мик! — пробормотала Фэйт, когда он сел, поставив поднос на столик. — К чему столько хлопот из-за меня?

— Какие хлопоты? У тебя была сегодня тяжелая ночь, и ты заслуживаешь того, чтобы за тобой чуть-чуть поухаживали. День сегодня просто замечательный! — весело продолжил он, наливая ей какао в керамическую кружку. — Как только соберешься, сгоняем за твоими тряпками. Только не пытайся спорить — я не принимаю никаких возражений.

— Но Мик! Мне даже неудобно: ты тратишь на меня столько времени!

— Успокойся, женщина, от тебя хлопот не больше, чем от мышки в норке. Даже меньше, потому что мыши до сих пор никогда не готовили мне ужина.

Голубые глаза Фэйт радостно блеснули.

— Так тебе понравилось?

— Признаться — очень. Прожив всю жизнь в одиночестве, начинаешь ценить, как роскошь — возможность прийти домой и увидеть, что тебя уже ждет накрытый стол. Полагаю, что ужин в обмен на временное убежище вполне честная сделка, устраивающая обе стороны. Но учти, — добавил он, — я категорически против того, чтобы ты стирала или гладила мое белье. Такая работа идет во вред здоровью твоего ребенка, и если я еще хоть раз замечу, что до моей одежды кто-то дотрагивался, я буду сдавать ее в прачечную.

Фэйт испуганно уставилась на него: она никак не могла разобрать, шутит Мик или говорит серьезно.

— Хорошо, я пальцем не притронусь к твоему белью. Но, Мик, во всем мире женщины на сносях занимаются домашней работой, да и не только домашней…

— О том, что делается во всем мире, я знаю побольше тебя, и не понаслышке. Поэтому, если я заподозрю тебя хоть в малейшем отступлении от моих условий, то буду вынужден, уезжая из дому, брать тебя с собой.

Невероятно, подумала Фэйт, с трудом сдерживая глупую улыбку на лице. Мужчина бесцеремонно нарушает мои права, как деспот, ограничивает свободу действий, а мне даже приятно.

День был исключительно морозный и яркий; сверкание снега под солнцем даже резало глаза. Мик, усевшись в машину, тут же спрятался за темными зеркальными очками, и Фэйт с завистью подумала, что надо бы и ей на будущее обзавестись подобными.