Дочь колдуньи - [43]

Мужчины всегда последними понимают то, что женщины знают с полувзгляда. Поэтому Бог дал Адаму физическую силу, чтобы компенсировать это неравенство. Если бы Еве была дана сила, равная ее хитрости и жестокости, человечество ждала бы ужасная расплата и следом за Адамом покинуть рай пришлось бы архангелу. Три женщины пригвоздили меня взглядом, но тут один из мужчин сообразил, что не наелся, и потребовал еще еды. Дядя повернулся в мою сторону, и с лица, раскрасневшегося от выпивки и жаркого огня, исчезла улыбка. Он поднял палец, словно это был меч, и указал на меня со словами:

— Я за тобой слежу. Я за всеми вами слежу.

Мерси подошла поближе и спросила:

— Что тебе здесь надо?

Подол ее коричневого платья с одной стороны задрался, и из-под него выглядывал краешек малиновой нижней юбки. Когда она подошла еще ближе, я увидела, что платье было подколото иголкой, которую она у меня украла. С помощью той же иголки более темная ткань была убрана внутрь, отчего юбка топорщилась, словно от дуновения ветерка или неудачного поворота ходившей по залу служанки. Я видела такую же красную драпировку на кукле Маргарет. И теперь догадалась, что сделал дядя с материей, которую отобрал у жены.

Я подняла бадью и сказала, обращаясь к хозяйке Чандлер:

— Меня послали за пивом.

Она взяла бадью и монеты и исчезла в кухне. Мерси обняла Фиби за плечи и, шепча ей что-то на ухо, увлекла в конец комнаты, не обращая внимания на то, что ее звали посетители. Вскоре хозяйка Чандлер вернулась с бадьей, наполненной густой пенистой жидкостью, и придержала дверь, когда я выходила. Скорее всего, чтобы запереть ее за моей спиной.

Из бегущих по небу низких туч пошел мелкий дождик, и я поплотнее закрыла бадью крышкой и натянула на голову шаль. Проходя мимо двора, я заметила Фиби, которая стояла у черного хода, и обнявшую ее Мерси. Я повернулась к ним спиной, но не успела сделать и двадцати шагов, как что-то ударило меня в затылок, повалив на колени. Бадья выскользнула из рук, но не разбилась, а рядом с ней лежал булыжник размером с мой кулак. Если бы не шаль, булыжник содрал бы мне кожу, а заодно и часть волос. Они стояли, не шевелясь, у колодца, и у Фиби в руке был еще один булыжник. Я потрогала за ухом и почувствовала, как там набухает шишка. Воздух был густой и пряный: пахло дождем и пылью, а теперь к нему прибавился медный запах крови. Я стояла, прикусив губу, и алые капли мерно падали на землю, чертя круговые узоры. Мои пальцы сжались, набрав в кулак мокрые листья, валявшиеся во дворе напоминанием о некой языческой свадьбе, и мне вспомнилось, как дядя рассказывал, что все языческие ритуалы заканчиваются жертвоприношением. Еще мне на память пришли слова матери: «Если не за брата, то нет ничего, кроме дома». Дядя променял меня на потную грязную шлюху. Я поняла, что надежда вновь увидеть Маргарет становится такой же маленькой и твердой, как глиняный черепок, который я нашла в саду.

Я слышала, как Мерси говорит:

— Давай, давай еще…

И Фиби подошла ближе, щурясь и гримасничая, чтобы лучше меня разглядеть. Она ожидала, что та, кого ей трудно было разглядеть, та, что скорчилась перед ней на земле, сейчас испугается и заплачет, как заплакала бы она сама. Чего она совсем не ожидала, так это увидеть перед собой разъяренную фурию в обличье ребенка, с развивающейся за спиной шалью, напоминающей крылья какой-то хищной птицы. Эта фурия плевалась и захлебывалась пеной. В изумлении Фиби выронила свое единственное оружие и испустила пронзительный визг, прежде чем я повалила ее наземь и вцепилась ногтями в ее гладкое белое лицо. Содрав с нее чепец, я успела вырвать несколько прядей волос, когда ей на помощь подоспела Мерси и ударила меня в ухо. Я бросилась на Мерси, стала ее пинать и кусать, стараясь поранить ее как можно сильнее, зная, что совсем скоро она повалит меня на землю. Я молотила ее ногами по обеим голеням и вонзила зубы в ладонь так глубоко, что у нее до конца жизни останется шрам в виде полумесяца. От верной смерти меня спасла грузная хозяйка Чандлер, которая оттащила нас друг от друга с такой силой, словно пыталась оторвать грех от спасения.

Она оттаскивала меня со словами:

— Да ты одержимая, если так дерешься. Только посмотри, что ты сделала с моей дочкой!

Фиби лежала на земле, закрыв голову руками, и визжала, как синица, попавшая в пасть черного полоза. Несколько посетителей вышли на крыльцо поглазеть на драку, и среди них был и дядя с кружкой в руке.

Подобрав с земли бадью, я сказала Мерси, которая высасывала кровь из раны на руке:

— Надеюсь, твоя рука будет гнить, пока все пальцы не отвалятся, воровка!

Я собралась уходить, но, несмотря на шерстяную шаль, повязанную вокруг шеи, до меня донесся голос Мерси, твердый и громкий.

— Все слышали, — сказала она, — она наслала на меня проклятие. Она ведьма. А как иначе? Она дочь своей матери.

Прежде чем войти в дом, я посидела во дворе, потирая ушибленную голову. В затылке больно пульсировала кровь, ныло плечо. Кожа на ладонях содралась, когда я падала, и я осторожно выковыряла грязь из ранок. Может, и правда я была такая же, как мать, раз таково было общее мнение. Может быть, мое желание отдалиться от нее доказывало, что на самом деле у меня такой же упрямый характер. Я не была красивой и сообразительной, как Маргарет. Не была кроткой и уступчивой, как Фиби Чандлер. Во мне была какая-то несгибаемая, как слюда, жесткость. Я вспомнила булыжник, который сжимала в руке, когда мы ходили к Сэмюэлю Престону. Собаки в поле будут кусаться и драть друг друга в клочья, но, стоит незнакомцу приблизиться к лагерному костру, они бросятся на чужака всей стаей. А мир полон чужаков.