Дочь колдуньи - [42]

Мы ждали к обеду Роберта Рассела, обещавшего прийти, чтобы отметить окончание осенних полевых работ и начало зимы, которую мы надеялись пережить без нужды. Он собирался взять с собой свою племянницу Элизабет Сешенз. Как было давно заведено, Роберт помогал нам с севом и уборкой, а отец в свою очередь помогал ему. Именно тогда я узнала о пристрастиях Ричарда. Однажды он пришел к нам мокрый, как собака, которую бросили в воду. Когда я спросила, не свалился ли он, случайно, в Шаушин, он сердито на меня посмотрел и велел не совать свой нос в чужие дела. Том шепнул мне на ухо, что на самом деле Ричард купался в реке, сняв сорочку и бриджи, в одних гольфах. Этого было достаточно, чтобы дразнить его из-за желания покрасоваться перед Элизабет, — за это стоило получить синяки на обеих руках.

Утром праздничного дня мать отослала нас всех из дому, чтобы вымыть и выскоблить пол. Том соорудил лук из сосновой ветки и высушенной тонкой кишки, стрелы сделал из молодых дубовых побегов, а перья позаимствовал у гаги. Мы спрятались за амбаром, но не потому, что ему запрещалось иметь лук, а потому, что предполагаемые мишени были бы запрещены точно. Он уже стрелял по примитивным мишеням, которые мы рисовали на доске, а также по всем мелким животным, которые жили в норках. Так что для тренировки оставались только Ханна с Эндрю, которые должны были носить на голове подобие башен из соломы. Башни были достаточно высокими, чтобы стрела ненароком не попала в голову мишени. Я посоветовала Тому представить, что соломенная башня — это шея оленя, который вытягивает голову, чтобы понюхать воздух. Меткая стрела, посланная в шею оленя, завалит даже крупное животное гораздо быстрее, чем рана в ребра или круп. Нам вскоре пришлось отказаться от помощи Ханны, так как девочка не могла устоять на месте — то нагибалась, то уходила в сторону — и башня опрокидывалась. Эндрю оказался более сговорчивым и даже согласился стоять прямо, не шевелясь, и терпеливо ждал, пока Том прицеливается. Том натянул тетиву и подался назад со словами:

— Ради бога, не вздумай шевелиться, пока я не попаду в цель, иначе носить тебе эту башню вечно.

В эту минуту мать позвала нас домой. Мне кажется, Эндрю так и остался бы там стоять, не возьми я его за руку и не скажи, что пора идти. На кухне мать дала мне небольшую бадью и послала на постоялый двор Чандлера за пивом. Она спрятала в узелок несколько бесценных монет и крепко привязала его к моему фартуку. Уильям Чандлер соглашался принимать вещи в качестве платы за комнату и еду, но только не за выпивку. Он сам расплачивался деньгами с поставщиком из Бостона и поэтому требовал, чтобы его посетители делали то же самое. Обычно за пивом на постоялый двор ходил отец, но он ушел еще засветло проверять силки на реке, и если повезет — у нас на ужин будут жареные бобровые хвосты со свининой.

Постоялый двор был недалеко. По дороге я вспомнила, как Ричард рассказывал отцу, что на постоялых дворах Бостона матросам, что зашли в порт, продают новый напиток с Карибских островов. Он называется ромом и гораздо крепче пива. Отец тогда сказал Ричарду, что можно стать легкой добычей вербовщиков и оказаться на борту корабля посреди моря, если напиться этого рома до бесчувствия. Я весело шла по дороге, напевая в такт своим шагам: «Ром-ром-ром-ром… ром-ром-ром-ром».

Вскоре я уже входила на постоялый двор и сразу же увидела Фиби Чандлер, которая отчаянно пыталась поднять из колодца полное ведро воды. Я постояла немного, наслаждаясь картиной ее сражения с толстой веревкой и лелея надежду, что она свалится в колодец прежде, чем ей удастся вытащить ведро наверх. Она стояла на самом краю выложенных перед колодцем камней, переводя дыхание, когда подняла голову и увидела меня. Должно быть, ей показалось, что я появилась из воздуха, и она вздрогнула от неожиданности. С искаженным лицом Фиби бросилась к дому и громко хлопнула дверью черного хода. Я проследовала за ней, но вошла через главный вход с королевским видом. Внутри было темно. В нос ударил аромат жареного мяса, к которому примешивался острый запах испорченной требухи или плохо прокопченной рыбы. Хозяйка Чандлер была бережливой поварихой и бросала обратно в котел все головы и внутренности, которые можно было собрать с тарелок посетителей. Так ей удавалось вдоволь накормить своих постояльцев с воскресенья до воскресенья.

Общая комната походила на небольшую пещеру, закопченную и заплесневелую, с веселым огнем в очаге. Мужчины сидели за несколькими столами, поглощая полуденную пищу. Рядом с очагом сидел человек, которого я хорошо знала. Ко мне он сидел боком, и его выпуклый лоб был четко виден в свете огня. А над ним с кувшином в руке склонилась Мерси Уильямс. Когда она наливала пиво в дядину кружку, его рука скользнула по корсажу платья там, где должен быть сосок. Жест можно было принять за случайный — просто соприкосновение плоти и шерстяной ткани. Но я увидела кривую ухмылку на лице Мерси и знала, что она его возбудила. Из кухни появилась Фиби и окинула тускло освещенную комнату прищуренным взглядом. Мерси выпрямилась, устроила кувшин у себя на бедре и посмотрела прямо на меня, словно давно знала, что я стою в тени. Вошла хозяйка Чандлер с тряпкой в руке, и по ее поджатым губам и сощуренным глазам я поняла, что Мерси уже успела заварить здесь какую-то свою гнусную кашу.