Дочь колдуньи - [2]

Пуританская вера превращала любое событие: упавшее дерево, болезнь, выскочившую бородавку — в предупреждение или осуждение Отца нашего. Мы, словно дети, тряслись и дрожали от страха пред миром, который был нам ниспослан. И все жители в округе были поставлены на колени из-за детского помутнения разума, эгоизма и наветов. Я видела своими глазами, прости Господи, как дети доводили своих родителей до эшафота. В заповеди сказано: «Чти отца твоего и матерь твою». В черный 1692 год эту заповедь позабыли, а многие другие нарушили с такой же легкостью, с какой булыжник крушит мягкий известняк. Я рассказываю тебе все это, чтобы показать, как строились умозаключения в головах пуритан, и подготовить к тому, что лежит в посылке.

Ты получишь написанную мною историю, фрагменты которой, возможно, слышала еще в раннем детстве. То, что ты полюбила меня всем сердцем, когда другие отвернулись от меня, поистине божественное чудо и награда за многие мои потери. Жизнь моя подобна страшным сказкам, которые рассказывают на ночь непослушному ребенку, чтобы напугать его и заставить слушаться. Она подобна ночному кошмару. Но, дитя мое, кошмар этот отнюдь не плод сказок, которые рассказывают зимним вечером у очага, но кровь, плоть и слезы твоей собственной семьи. Я предала бумаге собственные воспоминания и повесть о своем участии в событиях, связанных с судами над ведьмами в деревне Салем, и, Господь свидетель, старалась рассказать всю правду. Молю Господа, чтобы записи эти помогли тебе понять содеянное мною и простить меня.

Зима в этом году ранняя, и холодный ветер не утихает уже несколько недель. Помнишь ли ты огромный дуб, что растет у дома? Он очень стар, и многие ветви его, засохнув, упали на землю, но ствол его здоров и крепок, а корни глубоки. Долгое время вид его был мне ненавистен. Но нельзя винить дуб в том, что он служил виселицей, как нельзя винить океан за то, что в нем тонут корабли. Прочтя мои заметки, ты поймешь, о чем я веду речь. Бог даст, твоя семья уподобится этому почтенному старому дереву, в ветвях которого можно найти укрытие и связь между земной жизнью и Царствием Небесным, где мы надеемся однажды обрести единение с Господом нашим и друг с другом.

Твоя, милостивой заботой Всевышнего,

вечно любящая бабушка

Сара Кэрриер Чапмен

~~~

Бойтесь, дети мои, без молитвы отходить ко сну, дабы не возлег с вами диавол.

Коттон Матер. Из заупокойной службы

ГЛАВА ПЕРВАЯ Массачусетс, декабрь 1690 года

Если ехать по дороге в фургоне, расстояние от Биллерики до соседнего Андовера не более девяти миль. Я не просто покидала место, которое было моим единственным домом. Я прощалась с окутанным темной дымкой младенчеством и вступала в пору детства с его яркими воспоминаниями. В тот декабрьский день мне было девять, и вместе с другими домочадцами мы возвращались в дом бабушки, где родилась моя мать. Нас было шестеро, и мы сидели в открытом фургоне, плотно прижавшись друг к другу — мать с отцом, двое моих старших братьев, я и совсем маленькая Ханна. Мы везли с собой все наши пожитки. А кроме того, оспу, о чем и не догадывались.

Оспа бушевала в селениях графства Мидлсекс, и, когда мы пересекали восточную часть долины Бланчарда, болезнь и смерть следовали за нами по пятам. Наш сосед Джон Данкин угас в Биллерике за неделю, оставив вдову с семью ребятишками. Эту весть принес другой сосед, и не успела за ним закрыться дверь, как мать затеяла сборы. Мы думали, что на этот раз нам удастся опередить болезнь. Мой отец не забыл, как много лет назад его обвиняли, что он якобы привез оспу в Биллерику. Он всегда говорил, что виновато было его валлийское происхождение и то, что он всегда был чужаком в городе, хотя прожил в нем много лет. Однако болезнь преследовала нас, как бездомный пес. Ее первой жертвой падет мой старший брат Эндрю. Он-то и оказался переносчиком болезни, и от него она распространилась по городу, где нам предстояло жить.

Стоял страшный мороз. У нас слезились глаза и текло из носа. На холоде жидкость вмерзала в щеки наподобие ледяных кружев. Мы напялили на себя всю имевшуюся одежду и тесно жались друг к дружке в надежде согреться. Грубо сколоченные доски фургона были покрыты соломой, в которую мы с братьями пытались поглубже зарыться. Запряженный в повозку не первой молодости мерин выбивался из сил, и изо рта у него валил пар. Он был лохматый, как медведь, а шерсть на брюхе покрывали острые сосульки. Моего самого старшего брата Ричарда с нами не было. Ему уже стукнуло шестнадцать, и его как взрослого послали вперед, чтобы подготовить дом к нашему приезду и перевезти провизию на спине единственного оставшегося у нас вола.

Отец с матерью сидели впереди и, как обычно, молчали. Они редко разговаривали друг с другом в нашем присутствии, да и то только о весах да мерах или о наступлении нового времени года. Работа в поле и дом — вот и весь их разговор. Отец часто уступал матери, и видеть это было довольно странно — он был такой большой и сильный! При росте, как говорили, почти в семь футов он был самый высокий мужчина в округе. Мне, маленькой, казалось, что его голова покоится на облаках, а лицо всегда остается в тени. Когда он женился на матери, ему было сорок восемь, и мне он всегда казался старым, несмотря на то что держался прямо и ходил быстро. Если верить слухам, Томас Кэрриер бежал из старой Англии молодым человеком, спасаясь от каких-то неприятностей. Поскольку отец никогда ничего не говорил о своей жизни до женитьбы и, сказать по правде, вообще ни о чем не рассказывал, я не имела никаких сведений о его жизни до того, как он стал фермером в Биллерике.