Дочь колдуна - [126]

В нескольких шагах от них появилась обширная, белого мрамора терраса с колоннами; всюду белели статуи, гирлянды цветов украшали фронтоны и балюстрады; широкая лестница, ступеней в двадцать, вела в сад, и там на большой лужайке возвышались высокие столбы, а на них, облитые смолой горели живые люди, – мужчины и женщины – ужасные «христианские факелы» Нерона. Через три огромные, открытые и задрапированные красным арки виднелась обширная зала, приготовленная для пира, а у входа, внизу лестницы, застыли как истуканы преторианцы. На террасе теснилась разряженная толпа с розовыми венками на головах; а впереди, опершись на балюстраду, стояла характерная фигура Нерона…

Была роскошная итальянская ночь; на темной лазури неба ярко сверкали миллионы звезд, из сада неслось одурявшее благоухание роз и других цветов, а громкая музыка, вместе с пением, заглушала стоны нечеловече ских мук, которые, несмотря на шум, слышались в воздухе. Стоны эти были особенно ужасны по своему контрасту с дивным спокойствием природы. И вдруг чародей, вызвавший эту волшебную картину, опустил флейту, на которой продолжал играть и, схватив за руку ближайшую к нему даму, сказал, улыбаясь:

– Пойдемте, примем участие в пире, на который нас приглашает цезарь Нерон.

С недоумением увидели присутствовавшие, что вместо плаща на Фаркаче была тога и на голове венок из роз, а гости также превратились в римлян. Под звуки все сильнее гремевшей музыки общество перешло на террасу, а потом, в свите Нерона, – в зал пиршества, волшебно иллюминованный и наполненный одуряющими ароматами. Все заняли места за столами и озабоченно сновавшее всюду невольники прислуживали им, а полунагие танцовщицы исполняли сладострастные танцы.

Никогда оргия не представлялась с такой реальностью, как в этой вызванной искусным чародеем адской фантасмагории. Такого сладострастия и прямо дьявольского опьянения никто из гостей Фаркача, конечно, не испытывал еще в жизни. Эти «римляне» и «римлянки», с вкрадчивыми кошачьими движениями, фосфорически горевшими глазами и кроваво-красными устами олицетворяли, казалось, самый бешеный разврат.

Было часа два ночи, когда вдруг, Бог весть откуда, донеслось троекратное пение петуха. Музыка вдруг резко оборвалась, со всех сторон появились густые облака не то пара, не то тумана, и все погрузилось во мрак. Порыв ледяного ветра пронесся по зале и настала минута глубокого затишья среди полной темноты. Потом вдруг вспыхнули электрические лампы, а любезный голос хозяина объявил, что сеанс кончен и ужин ожидает их.

– Признайтесь, дорогие гости, что вы очень испугались вызванного миража; я вижу это по вашим растерянным лицам. А между тем я оживил перед вами лишь отблеск прошлого, – прибавил он, смеясь.

Изумленные гости вопросительно переглядывались, торопливо оправляя туалеты и растрепанные прически. Каждый спрашивал себя в душе: был ли то мираж или действительность? Одно было несомненно, – все пережили сильные ощущения, что доказывали блуждавшие, горевшие взоры и лихорадочное потрясение всей нервной системы.

Почти машинально пошли гости за графом в столовую, где их ожидал обильный ужин, на который они накинулись с необычайной жадностью. Все единогласно высказались, что вечер великолепен; но о своих личных впечатлениях никто не распространился, настолько удивительны и странны они были, даже для любителей сильных ощущений. Никто не обратил внимания на презрительную усмешку Фаркача; он-то знал, что кто вкусил сладострастия сатанинской любви, для тех земных наслаждений уже будет мало…

Любопытным же «избранники» рассказывали впоследствии, что сеанс был бесподобный, просто сказочный, и что граф вызвал из пучины прошлого Нерона… Мысль этих легкомысленных людей была поражена. Не понимая ничего в оккультных махинациях преступного колдуна, они не отдавали себе отчета, что в них пробудили все, дремавшие в глубине их существа, инстинкты животного, разожгли их ядовитыми ароматами и соотношениями с нечистыми тварями потустороннего мира. Все жаждали попасть на новый, обещанный в скором времени сеанс, а Бельскому было приказано привезти Надю на одно из собраний. Красинский-Фаркач решил утолить наконец свою нечистую страсть и завлечь в их дьявольский круг чистую женщину, которую до сих пор, казалось, какая-то невидимая сила охраняла от пагубного влияния обоих сатанистов.

Душевное состояние Нади было довольно странное. Она вовсе не считала себя несчастной, ибо муж был к ней добр и казался страстно влюбленным; но потому-то именно она и не могла объяснить себе странностей его поведения. В первое время неиспорченность и полная наивность ограждали ее от подозрений; но она была женщина и поняла, наконец, что жизнь ее неестественна, хотя в глубине души Надя радовалась этому, потому что не любила Бельского и даже, – не зная почему, – боялась его; но она была слишком умна для того, чтобы не искать причин такого положения. Она начала наблюдать и тогда заметила разного рода непонятные странности.

Прежде всего Надя убедилась, что Бельский ночью входил в спальню точно автомат; он подходил и пристально смотрел на нее с минуту растерянным взглядом, а затем ложился и чаще всего немедленно засыпал до самого утра глубоким сном. Еще более необыкновенным было то, что Надя заметила посещение мужа какой-то женщиной, причем она ясно видела ее силуэт; но откуда та появлялась и куда исчезала – разум ее отказывался понимать; одинаково не понимала она и бесстыдства Адама – изменять чуть не на ее глазах. Между тем ни за что на свете не решилась бы она задать ему вопрос, тем более, что у графа был такой невинный вид, как будто тот и не подозревал чего-либо оскорбительного в своем поведении. Впрочем, Надя и не обижалась вовсе, даже напротив – ее озабочивали иные, не менее непонятные факты.