Дочь Каннибала - [5]

На этих пустяках для самых маленьких Лусия Ромеро сделала себе имя как детская писательница и вполне может жить на гонорары. Но сказать, что она увлечена своей работой, никак нельзя. На самом деле Лусия Ромеро, как и большинство ее коллег, ненавидит детей. Детские писатели так же ненавидят детей, как кинокритики ненавидят смотреть кино, а критики литературные ненавидят читать. Лусия иногда встречается со своими коллегами, на книжных ярмарках, например, или на конгрессах, и именно там, среди этих пожилых мужчин и женщин, притворяющихся юношески бойкими на язык и по-детски веселыми, ее ремесло кажется ей особенно невыносимым и отвратительным. Все они, эти шарлатаны – в том числе и она сама, – оскверняют воздух липкой сладостью уменьшительных. А ведь каждый знает, что детство на самом деле жестоко, не терпит сюсюканья, ко всему относится серьезно – все пишет ПРОПИСНЫМИ буквами.

* * *

После того как Рамон исчез, я поняла, что тишина может быть оглушительной, а отсутствие – навязчивым. Дело не в том, что я скучала по мужу, я уже говорила. – мы не обращали друг на друга внимания. Но десять лет мы прожили бок о бок, а это создает особые отношения с пространством. Теперь я больше не сталкивалась с ним вечером в ванной, не слышала, как он сопит на постели рядом со мной, по утрам не видела в кухне чашки с кофейной гущей – я всегда вставала позже, Рамон работал в Министерстве финансов, и у него был строгий график Когда живешь вдвоем, все эти звуки, ритм жизни, очертания предметов вписываются в пространство, и внезапное отсутствие одного катастрофически разрушает сложившийся ландшафт. Так ощущает себя слепой, если в доме без предупреждения сделали перестановку, и наизусть известная гостиная превращается в столь чуждое и исполненное неопределенности место, как, скажем, тундра.

Рано утром 31 декабря, после бесконечной, бессонной ночи, я позвонила в комиссариат, чтобы узнать, нет ли у них новостей о Районе. Нет, им ничего не известно. Я настаивала, не скрывала отчаяния, и мне наконец посоветовали обратиться в центральный комиссариат на улице Рафаэля Кальво, где я смогу поговорить с инспекторами, занимающимися делами об исчезновениях людей. Я явилась туда, одевшись почти как вдова: на мне был мрачный костюм свинцового цвета из жесткой ткани – очень трудно людям моего роста заставить воспринимать себя всерьез. И все равно мне пришлось почти час высидеть в маленькой обшарпанной приемной. Наконец ко мне вышел человек по имени Гарсия. Хосе Гарсия. Оч-чень редкое имя. По лицу было видно, насколько ему скучно.

– В течение нескольких дней вам не стоит тревожиться. Я уверен, что он вернется. Такое случается очень часто, – повторял он слова полицейского в аэропорту, не обращая ни малейшего внимания на мою тревогу.

И тут мне представился мир, битком набитый покинутыми женщинами, огромное множество женщин, которые, сидя у телефона, вечно и напряженно ждут звонка. Я была оскорблена.

– Б…к! Вот как работает полиция в этой стране! Ясно: куда проще думать, что Рамон бросил меня, чем взяться за дело и начать поиски! – шипела я в ярости.

Ни на миг не утратив скучливого выражения, он достал синюю папку на резинках и вытащил несколько факсов и машинописных бумажек.

– Взгляните. Мы действительно ищем. Мы следуем обыкновенным правилам. Запросы по всем больницам, травматологическим пунктам, железнодорожным и автовокзалам. И, разумеется, в аэропорт. Морги – тоже. Нигде не обнаружен. Послушайте, сегодня же тридцать первое декабря. Новый год. Праздники, свидания, встречи. Наконец, человеку просто приходит в голову начать все сначала. Так бывает, я вам точно говорю. Дайте ему несколько дней.

У Гарсии была манера говорить отрывисто, он произносил несколько слов, как бы ставил точку, а потом продолжал. Был он высок и тощ, с сероватой кожей. Острый подбородок, орлиный нос. Лицо состояло из одних острых углов. Когда такие мужчины хотят поцеловать в щеку, они могут только клюнуть – губам, далеко спрятанным среди острых костей, никогда не дотянуться до мягкой плоти. Глядя, как шевелятся они в бездне между носом и подбородком, я представила себе миллионы брошенных женщин, которые в скорбных черных платьях и бриллиантах в одиночестве садятся за новогодний стол. Мне стало нехорошо, и я распрощалась с инспектором Гарсией. Пожалуй, не скажешь, что наш первый разговор вышел удачным.

В дежурной части я забрала собаку Фоку и вернулась домой. Я не знала, что делать, и потому стала звонить друзьям. Чем дальше я рассказывала, тем в большее недоумение они приходили. Но когда я сообщала им, что мне говорили в полиции, я чувствовала, как тупо и растерянно они (мои друзья!) молчат на другом конце провода. Может, из-за тревоги и перенапряжения я поддалась паранойе, но интуитивно я ощущала, что они готовы согласиться – в качестве возможного варианта – с идиотскими подозрениями Гарсии. И потому, когда Глория, несколько бестактно, заявила, что «уже некоторое время замечала, будто у нас не все ладно», я в бешенстве бросила трубку и решила больше никому не звонить. Итак, я включила автоответчик, чтобы он оградил меня от множества звонков, которые вот-вот последуют, и убавила громкость до минимума, чтобы не поддаться искушению и не подойти к телефону. Почему у меня такие друзья, которые поступают совсем не так, как я от них ожидала? Как могут они поверить в такую нелепость, что Рамон исчез по собственной воле? Ничего не оставалось, как посмотреть правде в глаза, какой бы горькой она ни была: это были не друзья, а знакомые, супружеские пары, с которыми мы обедали раз в месяц, то есть поддерживали чисто светские отношения. У Лусии Ромеро, детской писательницы, внезапно исчезает муж в туалете аэропорта, и ей совершенно не к кому обратиться за помощью. Какая смешная трагедия, какое унизительное положение – среди брошенных жен, вдов при живых мужьях, женщин, отчаявшихся в своих надеждах.