Дочь хранителя тайны - [124]

Он задумался, а она смотрела на него, отмечая седину, морщины, запавшие глаза. Как, по сути, хрупка их жизнь! Долгие годы она старалась все предусмотреть, всех защитить, а между тем вот перед ней Ал, постаревший, со сломанной ногой, – а разве она могла такое представить?

– Завтра будет мясо в горшочках, – сказала она, называя его любимое блюдо. – А сегодня я закажу пиццу, согласен?

– Пицца так пицца, – отозвался Ал. – Только чтоб из того кафе в Брэддоке.

Каролина погладила его по плечу и пошла вниз, звонить в кафе. На площадке задержалась, прислушиваясь к происходящему на кухне. Тихие голоса Фебы и Роберта перемежались взрывами смеха. Да, мир огромен, непредсказуем, а временами – страшен. Но сейчас ее дочь смеется на кухне со своим любимым, муж дремлет, опустив книгу на колени, и ей не надо готовить ужин. Каролина вздохнула полной грудью. В воздухе витал отдаленный аромат роз – чистый и свежий, как снег.

1989

1 июля 1989

Студию над гаражом со встроенной темной комнатой не открывали уже семь лет, с тех пор как уехал Дэвид, но теперь, когда дом выставили на продажу, Норе пришлось на это решиться. Работы Дэвида снова пользовались успехом и стоили немалых денег. Завтра эксперты должны осмотреть коллекцию, поэтому Нора с раннего утра сидела на крашеном полу, специальным резаком вскрывала коробки и доставала оттуда папки с фотографиями, негативами, записями. Она твердо настроилась не поддаваться чувствам и проявить безжалостность в выборе. Это не должно было занять много времени: Дэвид с его педантичностью всегда все аккуратно подписывал и раскладывал. Один день, полагала Нора, больше ей не понадобится.

Она не учла силы воспоминаний, притягательного зова прошлого. Уже перевалило за полдень, жара нарастала, а она успела просмотреть всего один ящик. На окне жужжал вентилятор, она была вся в испарине, глянцевые фотографии липли к пальцам. Годы ее юности, такие близкие и непостижимо далекие. Вот она сама, в шарфе, искусно завязанном на тщательно уложенных волосах, рядом Бри в гигантских серьгах и длинной юбке с лоскутным рисунком. А вот одна из редких фотографий Дэвида, серьезного, с короткой стрижкой и совсем маленьким Полом на руках. Воспоминания набегали, теснились, заполняли комнату: запах сирени, озона и младенческой кожи Пола; прикосновение Дэвида, его покашливание; солнечные узоры на дощатом полу в какой-то давно забытый день. Почему мы жили именно так, а не иначе? – думала Нора. Почему на снимках совсем не та женщина, какой она себя помнит? Если приглядеться, ее можно увидеть, ту Нору, с отчуждением и тоской во взгляде, вечно устремленном за пределы снимка. Но чужой человек ничего не заметил бы, да и Пол тоже. По одним только фотографиям никто бы не заподозрил, какие тайны она носила в своем сердце.

Под потолком закружила оса. Каждый год упорные насекомые возвращались и устраивали гнездо под карнизом, но, с тех пор как сын вырос, Нора перестала из-за них беспокоиться. Она встала, потянулась к холодильнику, где Дэвид в свое время держал химикаты и тонкие пакетики с пленкой, достала кока-колу и выпила, глядя в окно на дикие ирисы и заросли хмеля на заднем дворе. Нора всегда хотела сделать что-нибудь с садом, помимо развешивания птичьих кормушек на ветках хмеля, но за многие годы так и не собралась, а теперь уже никогда не соберется. Через два месяца она выйдет замуж за Фредерика и уедет отсюда навсегда.

Его перевели во Францию. Дважды перевод срывался, и они начинали поговаривать о том, чтобы съехаться и жить в Лексингтоне. Продать свои дома и обзавестись новым, с иголочки, жильем. Но то были праздные разговоры, они любили вести их за ужином или лежа рядом в темноте, поставив бокалы с вином на прикроватные столики и глядя на бледный диск луны, висящий в окне над деревьями. Лексингтон, Франция, Тайвань – какая разница? С Фредериком Нора открыла новую страну, свою собственную. Иногда ночами она лежала без сна, прислушиваясь к его ровному дыханию, полная абсолютного умиротворения. Ей было больно сознавать, как далеко они с Дэвидом ушли от любви. А виноваты оба. После смерти Фебы она так замкнулась и так страшно боялась всего на свете. Но те годы канули в небытие, уплыли, не оставив ничего, кроме воспоминаний.

Франция так Франция. Узнав, что новое место расположено совсем недалеко от Парижа, Нора обрадовалась. Они уже сняли в Шатенеф небольшой коттедж на берегу реки. В этот самый момент Фредерик находился там, устанавливал оранжерею для своих орхидей. Нора то и дело уносилась мыслями к патио, выложенному гладкими красными плитками, к легкому речному ветерку, играющему ветвями березки у самой двери коттеджа. Представляла, как Фредерик сколачивает рамы и солнечный свет падает на его руки и плечи. До железнодорожной станции рукой подать, и через два часа можно оказаться в Париже, а можно отправиться в деревню за свежим сыром, хлебом, вином в темных, тускло мерцающих бутылках. Можно жарить мясо и смотреть на медленное течение реки прямо за низкой оградой. Вечерами они с Фредериком потягивали вино в патио, разговаривали и наслаждались лимонным ароматом раскрывающихся вьюнков. Такие простые, простые удовольствия. Такое счастье. Нора взглянула на коробки с фотографиями, и ей захотелось взять себя, ту, молодую, за плечи, осторожно потрясти и сказать: «Держись, не сдавайся. В конце концов все образуется».