Дочь Господня - [6]

Я взгромоздилась на каменную садовую скамью; ее холодная и покрытая росой поверхность пророчила мне развитие скорого и бурного аднексита, сплела ноги в позе лотоса, соединила кончики указательных пальцев и попыталась сосредоточиться, мысленно открывая ментальные чакры влиянию космического астрала. Но то ли чакры у меня заржавели капитально, то ли разминалась я на этот раз не слишком старательно, но душевное очищение почему-то совсем не спешило снизойти на мою лохматую рыжую голову. Везет же Натаниэлю, вот он всегда и без особых хлопот умудряется впадать в сильнейший ментальный транс, особенно при виде пары стройных женских ног.

Я больно прикусила губу, сдерживая непроизвольно рвущийся наружу смех и невольно вспоминая коронную фразу отца Ансельма, весьма скептично относящегося, невзирая на папские эдикты, к пребыванию женщин во вверенной его надзору святой обители. «Пророчат бабы нам беду, а место ихнее – в аду!» – любит изрекать настоятель, неодобрительно помаргивая вслед кокетливым аббатским воспитанницам. Впрочем, молодые ангелы – важнейший объект неусыпного контроля и восхищения отца Ансельма – отнюдь не склонны разделять ханжеские принципы своих церковных пастырей. «Райские наслаждения, но искушения-то бесовские!» – так и читается в озабоченных мужских глазах. Может, монахи с канониками и являются для крылатых братьями по разуму, но чаще всего ангелов почему-то тянет к молоденьким сестрам по глупости. Взять, к примеру, хотя бы того же Уриэля… Тут я громко прыснула вслух. Кажется, его интимные похождения оставались тайной лишь для самого ангела. Впрочем, рядом с этим красавцем даже мне зачастую сложно оставаться равнодушной к его чарам, старательно направленным на ежедневную реализацию земных плотских грехов. Уриэль не пропускал ни одной юбки, так галантно и ненавязчиво обольщая прекрасную половину человечества, что, оказавшись поблизости от него, дамы обычно мгновенно заболевали сразу двумя душевными болезнями – манией величия и манией преследования. Хорошо хоть, что детей от подобных союзов никогда не рождалось. Но, с другой стороны…

И тут с небес наконец-то снизошло что-то мягкое и весьма увесистое, заставившее меня с громким воплем свалиться с каменной скамьи.

Нет, это оказалась вовсе не божья благодать. Упитанная персидская кошка, гордость и единственная любимица пастыря нашего, отца Ансельма, возможно тоже уловившая эротические эманации посторонних размышлений, или же попросту одуревшая от весенних ароматов, скакнула прямо на меня с ветки развесистой липы, где она отсиживалась по каким-то своим неведомым кошачьим делам. Тяжеленькая дымчатая тушка, носившая благородное имя Стелла, с громким и дружелюбным мурчанием заползла на грудь поверженной жертвы, словно извиняясь за причиненное неудобство. Кошек я люблю, но без излишнего экзальтированного благоговения и сюсюканья, и всегда удивляюсь, наблюдая, как млеют женщины, получив комплимент, сравнивающий их с киской. Они-то, наивные, сразу воображают себя в роли очаровательного беззащитного существа, а отнюдь не в качестве истеричной, блохастой, гадящей по углам твари. Ведь каждый в первую очередь верит в то, во что ему хочется верить сильнее всего.

– Ладно уж, матушка аббатиса, – беззлобно извинила я глупое животное, называя Стеллу тем насмешливым прозвищем, которым и именовали ее проказливые студиозы, выразительно намекая на особые отношения, связывавшие, по их предположению, аббата и красавицу-кошку. – Мир, дружба, жвачка, и каждый остается при своем интересе. Договорились?

Но курносая кокетка протестующе мяукнула что-то жалобное и просительно потерлась головой о мою ладонь. Мне сразу же стали понятны ее плачущие интонации – нежное ушко Стеллы уродовала глубокая царапина, несомненно, доставляющая животному сильную боль. Я немедленно поднялась с земли, бережно прижимая к груди раненую красавицу. Кошка доверчивым комочком сидела на моих руках, явно ожидая помощи и сострадания.

– Ах ты, несчастная, – жалостливо ворковала я, продираясь сквозь спутанные ветки кустарника. – Давай-ка я отнесу тебя к твоему хозяину, а он-то уж непременно вылечит это бархатистое ушко!

Утешая кошку таким нехитрым образом, я быстрым шагом приблизилась к флигелю, где находились личные покои отца Ансельма, намереваясь постучать в окно и с рук на руки сдать настоятелю его питомицу, тем самым заслужив хоть малую толику признательности обычно неприветливого и скупого на похвалы аббата. Но окно, ведущее в покои святого отца, оказалось приоткрытым. Более того, первые же слова, донесшиеся из комнаты и достигшие моего слуха, заставили меня присесть в тени огромного куста акации и трепетно вслушиваться, боясь пропустить хотя бы один звук. Кошка, видимо, тоже проникшаяся важностью момента, замерла, крепко вцепившись коготками в мою грязную футболку.

Первый голос, резкий и неприятный, принадлежал, несомненно, самому отцу Ансельму. Нет, я вовсе не собралась подслушивать, но фраза, долетевшая до моего острого слуха, сразу же вызвала холодок в душе и дрожь в коленках.

– Делегация стригоев прибыла перед самым рассветом, потому все переговоры перенесены на следующую ночь! – спокойным, обыденным тоном произнес настоятель, как нечто привычное четко выговорив страшное слово «стригой».