Дочь Генриха VIII - [16]

«Я бы сказал, что у нее вряд ли возникает сильное желание заниматься этим в подобной компании, — подумал он, саркастически посмотрев по сторонам. — Просто шайка приспособленцев».

Мария лихорадочно старалась не упустить последней возможности.

— Это совсем маленькая просьба. Я лишена возможности общаться со своими учителями, боюсь, что мой латинский стал совсем не тот. Сомневаюсь, смогу ли я сейчас даже составить несколько простейших предложений. Вы такой выдающийся ученый — не позволите ли вы немного поговорить с вами на этом языке, с тем чтобы вы указали мне на мои ошибки?

— Ну конечно же, с удовольствием. — Он был озадачен, но прочитал в глазах Марии настоятельную просьбу и, когда леди Шелтон опять попробовала прервать их, отослал ее небрежным жестом. Ух! Эта женщина заставляла его скрежетать зубами от злости.

Мария медленно заговорила, явно колеблясь:

— Я узнала, что, если я откажусь принести присягу, мой отец прикажет казнить меня.

— Но… но в это невозможно поверить, — Огромным усилием воли доктор Баттез не дал своему голосу задрожать из боязни выдать себя тем, кто сейчас смотрел на них.

— Увы, теперь я считаю это вполне возможным.

— Вам об этом сказала эта женщина?

— Да, а ей сказал кто-то из людей, близких к королю.

— Но как я могу помочь?

— У меня есть друг, который сможет установить правду. Вы знаете его — некий джентльмен из Савойи.

— Я сегодня же навещу его.

— Вы сможете? Вы сделаете это?

— И смогу, и сделаю, можете не сомневаться. — Больше они не осмелились продолжать разговор. Грозя пальцем, доктор Баттез выбранил ее уже на английском: — Как вы и сказали, леди Мария, ваш латинский, и правда, серьезно пострадал. Я с трудом мог вас понять. Ну и ну, сейчас любой ребенок заставил бы вас краснеть. Фи, и это вы, которая считалась такой образованной.

Мария стыдливо опустила глаза перед ехидно хихикающими соглядатаями. Но к себе она ушла с легким сердцем. Уже к ночи Чапуиз будет осведомлен о развитии событий и сможет раскопать правду. А все остальное она оставит ему. С Чапуизом, как с Господом Богом, все было возможным. И правда, эти два имени часто становились синонимами для Марии.

Ее служанку выпустили из заточения к концу недели, и с заплаканными глазами и выражением вины на лице она разыскала Марию.

— Ваше высочество, хотя они велели никогда вам этого не говорить, я… — Ее голос прервался.

— Они заставили тебя принять присягу, Маргарет?

— Они приходили ко мне всю неделю и пугали меня тюрьмой, — Ее глаза расширились от воспоминаний. — Они говорили, что меня бросят под землю и… и прикуют цепью к стене и что там будут огромные страшные крысы, которые только и будут ждать, чтобы начать рвать мою плоть, когда… — Она судорожно вздохнула. — Так что, когда они пришли забирать меня туда, я проговорила эти проклятые слова, скрестив пальцы. Да простит меня Пресвятая Дева, ибо вы никогда меня не простите.

— Я прощу. Я все понимаю.

— Значит, вы не прогоните меня, ваше высочество?

— Мне было бы трудно без тебя. Но этот дом не приносит счастья. Ты всегда можешь уйти сама, когда захочешь.

— Я не уйду. Я останусь и… и искуплю свою вину.

Она опять расплакалась, и Мария мягко сказала:

— Перестань плакать и забудь об этой присяге. Ты же отвергла ее в сердце.

— Так я и сделала. А вы, мадам?

— Для меня все по-другому.

Еще как по-другому! Сотни таких Маргарет могут, пусть и с неохотой, произнести эти ненавистные слова. И только Мария должна отказаться произнести их не только в своем сердце, но и губами. С нарастающим гневом она думала: сколько простых людей запугано до такой степени, что отказываются от того, во что верили всю свою жизнь! Но власть ее отца над его церковью должна поддерживаться, даже если часто нежелание кого-либо признать это придется дубинкой превращать в согласие, а от упорствующих быстро избавятся при помощи веревки или топора. И все из-за того, что черноглазая ведьма заманила короля в свои шелковые сети.

Скоро Мария получила новое подтверждение однозначной преданности ей Чапуиза. Она выходила из часовни, когда ее случайно толкнул проходивший мимо конюх. Это был коренастый молодой человек, которого она раньше в поместье не видела, и, когда он пробормотал извинения, она почувствовала, как что-то скользнуло ей в руку. Ее пальцы быстро сомкнулись на клочке бумаги, и она поторопилась спрятать его в своем требнике.

Позже в благословенном одиночестве своей спальни она внимательно изучила записку, предварительно тщательно заперев дверь. Начиналась она весьма зловеще:

«Я не могу опровергнуть того, что далеко не первым сообщил мне наш общий друг. Очень обеспокоен возможными последствиями. Но не сомневайтесь в том, что я усиленно работаю над планом, который сможет обеспечить вашу безопасность. Когда он созреет окончательно, вы будете поставлены в известность».

Несмотря на все свои тревоги, Мария с трудом удержалась от улыбки, прочтя последние слова. Этот налет таинственности живо напомнил ей Чапуиза таким, каким он был. Завершалось письмо так:

«Можете во всем доверять подателю этого письма и использовать его в дальнейшей переписке между нами».

Теперь, зная, что рядом с ней есть союзник, Мария смогла слегка расслабиться. Для Маргарет не составляло особого труда передавать записки шустрому конюху и получать ответные. Тайная переписка продолжалась всю зиму, и, хотя посол иногда и делал какие-то намеки, в целом он продолжал держать Марию в полном неведении о своих окончательных намерениях. Скудными были сведения и о ее матери. Скрипел ли снег под ногами Марии на прогулке, дрожала ли она даже под одеялами зимними ночами, ее мысли неизменно возвращались к Екатерине в ее промозглом, мрачном Кимболтоне.