Дочь Генриха VIII - [104]

Кэтрин была неутомима в своем преданном уходе за мужем и не жалела себя, но в ее голове постоянно молоточком стучала мысль о том, что она приближается к концу своего черного туннеля, у выхода из которого ее ждет, протянув руки, Томас Сеймур, чтобы вывести ее на солнечный свет.

Мария вдруг подпрыгнула, как ошпаренная кошка, заметив какое-то движение на постели. Ее отец смотрел на нее глазами, ставшими водянисто-голубыми щелочками под полуопущенными веками. Но он отчетливо видел ее, сидевшую рядом с ним, — маленькую хрупкую женщину, привычно сдерживающую свои чувства; все еще привлекательную, с прекрасным цветом лица, большими карими глазами и ярко-рыжими волосами, упрятанными под капор. Какой короткий промежуток времени отделяет ее от того пухлого дитяти, которое весело смеялось и издавало радостные звуки, лежа у него на руках. Было что-то, что он хотел сказать ей, что-то важное… Внезапно он вспомнил. Голос его был слаб, но все еще внятен:

— Мария, я оставляю Эдуарда на твое попечение. Будь ему вместо матери. Он будет очень одинок. Защищай и оберегай его, как тогда, когда ты держала его на руках в первый раз, когда он только родился.

— Вам нет нужды просить меня об этом. Вы же знаете, что я люблю его… как собственного сына.

Генрих чуть заметно удовлетворенно улыбнулся.

По крайней мере в одной вещи он мог быть уверен столь же непреложно, как и в том, что завтра рассветет. Мария никогда не нарушит своего обещания. Странно, что его дитя, его плоть и кровь, обладает таким качеством. С заметным усилием он продолжил:

— Теперь кое-что еще. Я оставил распоряжение, что желаю быть похороненным рядом с моей дорогой женой королевой Джейн. Ты проследишь, чтобы это было сделано?

Несколько мгновений Мария была не в состоянии ответить, ибо волна гневной обиды захлестнула ее, лишив дара речи. Ее мать была ему преданной женой более двадцати лет, но ею пренебрегли, отдав предпочтение другой женщине, и, какой бы прекрасной она ни была, она все-таки была супругой короля так недолго. «Это жестоко и несправедливо», — говорила она себе пылко. Потом постаралась успокоить себя: он выбрал именно королеву Джейн, оказав ей честь разделить с ним вечный покой, просто потому, что она была единственной из его жен, которая подарила ему сына. Наконец Мария смогла выдавить из себя:

— Я прослежу, чтобы все ваши распоряжения были неукоснительно исполнены.

Король отвернулся, и она подумала, что он опять заснул, но неожиданно он заговорил голосом, заглушенным подушкой:

— Я всем сердцем сожалею, что ты до сих пор не замужем. Я знаю, что нам следовало давным-давно подыскать тебе мужа. Все это было очень несправедливо по отношению к тебе. Но… были причины, почему этого не могло быть. Постарайся понять.

В последних словах были нотки, которых она никогда не слышала прежде в его голосе, какой-то едва уловимый оттенок мольбы, заставивший ее горло сжаться от невыплаканных слез.

— Я думаю, что я всегда все понимала, отец. — Она вдруг почувствовала, что это имя соскользнуло с ее губ с удивительной легкостью.

Больше он ничего не сказал, а вскоре проснулась королева и на цыпочках подошла к кровати, чтобы сменить ее на дежурстве.

Мария выскользнула в коридор, где ее всю затрясло в неконтролируемом пароксизме рыданий, таком, которого она не испытывала со времени смерти своей матери. Те, кто был этому свидетелем, глядели на нее с сочувствием. Леди Мария была так предана королю. Она будет переживать его смерть гораздо тяжелее остальных двоих детей.

Но слезы Марии пролились на этот раз не по ее горячо любимому родителю. Она оплакивала все те безвозвратно ушедшие скучные годы, когда она могла предложить отцу свою любовь. А теперь было слишком поздно.

Сквозь опухшие веки она как в тумане различила вдали графа Хартфордского и сэра Уильяма Пэджета. Они тихо прохаживались взад и вперед, разговаривая приглушенными голосами; все их мысли и помыслы были уже в будущем, которое так скоро должно было стать настоящим. Вид их, уже надевших новые мантии своей верховной власти, как ничто другое, живо открыл перед Марией неизбежность ухода целой эпохи.

Но король даже сейчас не хотел признать, что пришел конец его жизненного пути. Когда один из придворных, не побоявшись вызвать его гнев, начал настаивать на том, чтобы приехал Кранмер, Генрих покачал головой:

— Я приму его позже. Не сейчас. Потом. Потом.

Но, когда Кранмер наконец прибыл, было уже поздно. Генрих лишился речи. Он смог только попытаться улыбнуться и пожать руку архиепископа до того, как его душа отлетела в сумеречную страну, граничащую с вечностью. Никто с точностью и не заметил той секунды, когда смерть призвала его, бывшего величайшим из королей. В комнате царила абсолютная тишина. Стоявшие рядом с постелью были неподвижны, как статуи. Заклятие было снято звучным голосом Кранмера, принявшегося читать молитву, хрустом накрахмаленных юбок Марии, опускавшейся на колени, сдерживаемыми рыданиями королевы. Одновременно открылась дверь, и в спальню вошли лорд Хартфорд и Пэджет, чтобы отдать последние почести своему повелителю, чья железная рука больше уже не грозила им.